БАРБЕКЮ НА ГРАНИ БЕЗДНЫ: ТЕНДЕНЦИИ ГЛОБАЛЬНОЙ ДЕГРАДАЦИИ

Одной из разгадок «кризиса капитализма» конца XX века является вовсе не мутация самого капитализма как системы, но скорее, наоборот, его возврат к собственной более чистой сущности – ростовщичеству, явленному теперь в превращенной и изощренной форме «алхимии финансов», спекуляции сложными деривативами, в переходе к рафинированному виду капитала – электронным деньгам и т.д. Возврат к чистой сущности стал возможен во многом потому, что был устранен главный конкурент – социалистический блок на востоке, так или иначе заставлявший капиталистов мобилизовывать свои государства и осуществлять конвергенцию социально-экономических и военных логик развития. Для самого капитализма эта конвергенция означала мутацию, совмещение несовместимого, путь нежелательных компромиссов с нижним и средним классами собственных обществ.

Парадоксом истории последних веков было то, что основные достижения Модерна в плане социального и технологического развития возникли не благодаря капитализму, а во многом вопреки ему. Двигателем развития, так или иначе, были силы, враждебные капиталу с его природной склонностью к социально-политической энтропии. В течение нескольких веков набиравшая силу буржуазия не просто не способствовала бурному социальному, научному и технологическому развитию, но зачастую тормозила его.

Это касается практически всех видов развития: так, эпоха Великих географических открытий началась задолго до первых буржуазных революций и в основном уже завершилась к началу XVII века. Капитализм как система экономических отношений явился не столько двигателем этих открытий, сколько их пользователем, хотя и нельзя отрицать существенной роли в развитии мореплавания тогдашнего купечества. Индустриальное общество стало реальностью только в середине XIX века, тогда как первая буржуазная революция произошла в XVI веке в Голландии. Банки мало интересовались промышленностью и технократическими аспектами науки, хотя инновации в этой сфере и сулили огромные барыши. Могущественные банкиры типа Ротшильдов предпочитали кредитовать крупных негоциантов и судовладельцев, и в обеспечение кредита они требовали в залог землю и другую недвижимость. У пионеров индустрии постоянно не хватало средств, отсюда и знаменитый «инвестиционный голод». Неудивительно, что поначалу они строили предприятия очень скромных размеров. Пример – завод Круппа (основан в 1832 году) – на нем сначала трудилось всего-навсего восемь (!) рабочих. И только в середине XIX века стали возникать крупные промышленные предприятия, а также финансирующие их инвестиционные банки. Капитализм как система развивал промышленность крайне неохотно, рассматривая ее как периферию аграрно-торгового строя.

Собственно, индустриальный уклад родился благодаря деятельности отдельных предприимчивых людей, использующих достижения науки. Не будем вдаваться в подробности относительно мировоззренческих предпосылок прорывного научного развития в XIX веке. В любом случае считать, что это произошло благодаря буржуазным революциям и деятельности класса капиталистов, наивно[1]. При этом, по мере вызревания индустриального уклада и научно-инновационного бума, правящие элиты Запада начали использовать индустрию в своих нуждах. И дело было не столько в выгоде, сколько в том, что индустриализм воспринимался банкирами-ростовщиками как опасный для сложившегося уклада. Дух научного прогресса и предприимчивости инноваторов, никак не связанный с духом «денежной цивилизации», таил в себе новые, угрожающие для мира капитала возможности.

С пресловутыми институтами западной демократии, якобы напрямую связанными с капитализмом, дела обстояли еще сложнее. Вначале в парламентских системах Запада везде (за отдельными исключениями) господствовал имущественный ценз, и участвовать в электоральном процессе могли только верхи. Возникла прослойка так называемого «нового дворянства» (new nobility), которая выступила в качестве главного союзника буржуазии. Новый дворянин был не только землевладельцем, но и стремился стать коммерсантом, судовладельцем, пайщиком компаний. Только к середине XIX века развернулось широкое демократическое движение, потребовавшее всеобщего избирательного права. В Англии этого потребовали чартисты, выдвинувшие лозунг «народной избирательной реформы»[2]. Борьба за всеобщее избирательное право была достаточно долгой и трудной, и его ввели против воли элит, пришедших к власти в результате буржуазных революций.

Интеллектуальные вожди социализма, основываясь на доктрине линейного прогресса, признали капитализм прогрессивным общественным строем – и это признание на деле тормозило развитие и политическую активизацию социалистов. Ленин с его идеей о необходимости совершить революцию в России, не дожидаясь складывания в ней полноценных капиталистических отношений, шел против ортодоксальной теории – именно эта ревизия линейного прогрессизма обеспечила успех большевикам, захватившим власть в стране, которую они называли «слабым звеном» империалистической системы. Капитал за последние века накопил огромные ресурсы и возможности для связывания и подавления сил протеста, предупреждения социально-политического сопротивления средних и низших слоев общества, манипуляции общественным мнением и поведением.

Расширение объемов экономики в капитализме было напрямую связано (да и до сих пор связано) с экстенсивным территориальным расширением, захватом новых рынков, деструкцией и подчинением всех альтернативных капитализму государств и культур. Социалистическая идея, напротив, с одной стороны, была устремлена в будущее, основана на воле к использованию плодов техники и науки во благо самых широких слоев общества, а с другой стороны, вырастала из традиционного, общинного прошлого. Описанные теоретиками инновационные циклы и технологические уклады последних столетий не отражали существо капиталистической системы, но рисовали внутри общества с господством капитала развитие чуждого ему начала – мира изобретателей, жертвенных творцов, мечтателей, фантазеров и экспериментаторов: это-то начало и было главным источником научных и социальных трансформаций. Капитализм же олицетворялся всегда миром приобретателей, потребителей чужого труда и чужих усилий, не склонных к новизне, которая чаще всего подрывает сложившуюся монополию. Капиталист же по сути своей – это монополист[3].

С точки зрения теоретика инновационного развития Йозефа Шумпетера, понятия «капиталист» и «предприниматель» в корне различны, первый лишь идет (в лучшем случае) на риск инвестиций, тогда как второй выступает новатором в экономической деятельности (не являясь, как правило, новатором в собственно технологической сфере). Из своего анализа творческих сил экономического развития Шумпетер выводит тезис о неизбежном разложении капитализма и естественном его перерождении в социализм (либо путем революции, либо путем уступок). Это признание Шумпетера тем более значимо, что сам он оставался противником социализма, выступая за свободу предпринимательства и отстаивая модель общества с доминирующей ролью промышленного капитала. Одной из главных причин неизбежного перерождения капитализма Шумпетер называет то, что его развитие ведет к неуклонному усилению «большого бизнеса», что постепенно удушает и заглушает источник технологического и социального прогресса – частную инициативу. Иными словами, развитие капитализма как системы в каком-то смысле противоположно развитию человеческого общества, хотя на коротком историческом этапе эти два развития совпали в своем векторе и оказались временными попутчиками.

Новый этап становления капитализма, неолиберальный, начавшийся во второй половине XX века, связан с возвращением абсолютной власти спекулятивного финансового капитала. Финансисты в 1980-е подмяли под себя другие отрасли капитала и стали правящей сверхэлитой. В 90-е годы за счет мародерства на пространствах СССР и его союзников они сумели значительно укрепить свои позиции и создали иллюзию установления прочного мирового порядка, дающего благоденствие так называемому «золотому миллиарду». Доминирование финансистов над промышленниками знаменовало также и переход от эпохи верховенства национальных интересов к эпохе господства транснациональной элиты, безразличной к судьбе своих стран и народов, враждебной к ценностям и принципам традиционных религий[4]. Еще одним важным изменением в этой связи стал переход от стратегического планирования, свойственного промышленному капиталу, к тактическому управлению и манипулированию.

Финансисты весь мир видят как бухгалтерские столбцы цифр, мыслят краткосрочными горизонтами, делают ставку на биржевую игру. Поэтому крайне важными для них становятся полицейские и спецслужбистские инструменты управления населением, а также медиакратия, мягко подгоняющая общественное сознание под требуемые стандарты. При этом базовую парадигму ценностей и мнений приходится менять на протяжении жизни одного поколения – отсюда внедрение в ментальность молодежи «клипового мышления», пристрастия к следованию различным модам, восприимчивость к манипуляции, потребительская гонка. Массы нового общества должны обладать короткой памятью и не быть достаточно образованными и критически мыслящими, чтобы «нарастить» эту память через механизмы культуры и самообучения. В целом возврат ростовщического капитала к тотальному господству означает движение к неминуемой деградации и тяжелейшим кризисам[5].

Идеологически этот переход выразился в XX столетии в том, что была осуществлена масштабная развернутая операция по подмене в общественном сознании сначала на Западе, а потом и на Востоке актуальности «красной идеи» (коммунизма и социализма) новейшей «зеленой идеей» (экологизмом). Хитрость этой операции состояла в том, что внешне критике была подвергнута вся технократическая цивилизация поверх границы двух суперсистем – капиталистической и социалистической. Однако по существу, налагая ограничения на индустриальное развитие, новая идеология была призвана создать иллюзию третьего полюса, тогда как субъектом ее выступил именно полюс капитализма. Перепрограммирование сознания элит соцлагеря на идейном уровне происходило как манипулирование тревогами за будущее цивилизации с ее так называемыми «глобальными проблемами», тогда как на экзистенциальном уровне то же самое перепрограммирование осуществлялось как коррупция этих элит со стороны «богатого Запада», разложение их идеологических и ценностных принципов. На практике при разрушении соцлагеря «зеленая» идеология шла рука об руку с идеологией защиты прав и свобод человека, апеллировала к интересам отдельного частного индивида, противопоставляемым интересам государства[6].

Хронологическим и событийным маркером парадигмального сдвига во всей пресловутой «цивилизации промышленно развитого Севера» служит «революция 1968 года». Если исходить из классических стереотипов Модерна, то речь следует вести скорее о контрреволюции или реакции правящих элит, в первую очередь, в анлосаксонском мире – многоаспектном процессе, соединяющем в себе как черты искусственности (срежиссированности), так и спонтанности (в том, что касается используемых и подогреваемых массовых движений, энергии протеста и эмансипации).

Сущность этого парадигмального сдвига пытаются уловить через такие концепты, как постиндустриализм, информационное общество, постмодерн (в его социологических и идеологических трактовках), неолиберализм, «вашингтонский консенсус», мондиализм, нетократия и др. Объективно этот сдвиг проявился в таких явлениях, как:

– выдвижение в центр международной активности так называемых «глобальных проблем человечества», которыми обосновывалась необходимость принятия ведущими развитыми странами единой концепции «устойчивого развития», обязательной для всех (претензия на концептуальную власть);

– распространение идеологии экологизма (энвайронментализма) и медийная практика нагнетания фобий, связанных с экоцидом[7];

– вывод промышленного производства в третий мир, в страны с дешевой рабочей силой как проявление своего рода «тайного неоколониализма» (метрополии отводилась роль центра управления периферией и разработки технологий манипуляции, при этом в развитых странах постепенно осуществляется новая социальная маргинализация);

‑ связанное с предыдущим пунктом сокращение среднего класса и пролетариата на Западе;

‑ сворачивание крупных инфраструктурных проектов Модерна (таких как космос и атомная энергетика), поворот «прогресса» в сферу прикладных информационных технологий и технологий управления сознанием[8];

– рост и распространение феминизма, гендерной философии, философии постгендера с отказом от традиционной семьи, предпочтением «правильной» и «прогрессивной» (нерепрессивной) педагогики и ювенальной юстиции, ставящей над семьей специальные органы контроля с расширенными полномочиями вплоть до наделения их правом на разрушение семьи;

– пропаганда практик, способствующих переходу к «нулевому росту», как, например, отождествление женского «права на выбор» с правом на аборт, внедрение моды не только на контрацепцию, но и в ряде стран на стерилизацию, поощрение бездетности, а также права на суицид (в форме эвтаназии) и т.д.

– распространение интернациональной контркультуры (включавшей на первом этапе рок-н-ролл, «кислотные» наркотики, философию опрощения в стиле Нью Эйдж, распространение массовой индустрии порнографии, носившей до того гораздо более скромные масштабы и др.);

– ползучий демонтаж «высокого» образования эпохи Модерна (по болонской системе, и не только), новая варваризация на уровне массовой культуры и информации;

– внедрение в умы элиты философии трансгуманизма как комплексное превращение человека в существо якобы нового высшего качества, в том числе «трансчеловека», «постчеловека», кибернетического человека, генетически откорректированного человека и т.д., выдвижение в качестве стратегической цели трансгуманизма достижения человеком физического бессмертия, хотя на практике пока речь идет лишь об эксклюзивной индустрии «омоложения» для избранного меньшинства;

– глобальное распространение технологии социальных сетей, поставленной «на поток» с внедрением новых коммуникаций.

В 70-е годы учреждаются новые структуры, которые знаменуют институционализацию происходящего сдвига парадигмы. К таким структурам можно отнести Трехстороннюю комиссиюи Международный экономический форум в Давосе, несколько позднее было решено также учредить ВТО. Идеология этих структур в значительной части отражена в таких документах, как доклад «Кризис демократии» (1975), написанный для Трехсторонней комиссии С. Хантингтоном, М. Крозье и Дж. Ватануки, а также Второй гуманистический манифест (1973) П. Куртца. В качестве основного идеологического приоритета провозглашалось сбережение окружающей среды как глобальной экосистемы и, соответственно, деиндустриализация. Еще одним важным приоритетом был назван демонтаж тоталитарных режимов (при этом в манифесте Куртца религиозная мораль прямо приравнивалась к коммунистическому тоталитаризму). За рамками официальных концепций на тот момент оставались такие вещи, как:

o скрытая мизантропическая философия, нацеленная на сокращение населения Земли в связи с ограниченностью ресурсов и другими «глобальными проблемами человечества»;

o взрывное развитие наркотической культуры, объективно способствующей дегенерации населения;

o вытеснение классической «трудовой этики» протестантского духа капитализма моделью «общества потребления», провозглашение «постматериалистической» экономики с преобладанием сферы услуг, а не производства, а внутри сферы услуг – с преобладанием развлечений (цивилизация консюмеризма и интертеймента).

Если говорить о реконструируемых предпосылках этой идеологии, то чаще всего эксперты называют в числе данных предпосылок:

§ Проект перехода государственных суверенитетов под протекторат наднациональных структур (десуверенизация существующих ныне национальных государств, переход к «глобальному управлению»).

§ Искусственное сдерживание инновационного развития в интересах глобальных монополий и международных политических корпораций.

§ Дискредитация религиозных иерархий, в первую очередь – традиционных монотеистических вероисповеданий, создающих препятствия для унификации обществ в гомогенную «пост-историческую» массу, внедрение «религии без Апокалипсиса» или замена Апокалипсиса сковывающим страхом перед «глобальным потеплением».

§ Курс на формирование нового типа человека (толерантного, свободомыслящего, сексуально раскрепощенного), связанная с этим ревизия традиционных религиозных, духовных, нравственных, семейных ценностей под предлогом стандартизации прав и свобод человека,– для облегчения манипуляции общественным мнением.

§ Снижение уровня образования для массовой аудитории, варваризация на уровне массовой культуры, наркотизация населения – с целью повышения управляемости низшими и средними слоями общества.

§ Трансформация традиционных представлений о поле, семье и сексуальности с целью демонтажа традиционных институтов семьи и осуществления «неомальтузианской» стратегии, то есть сокращения населения, достижения сначала демографической стабильности, а затем отрицательного роста.

Внутри этих предпосылок важно различать мотивацию и внешнюю пропагандистскую сторону – при этом для многих социальных слоев и течений внешняя пропагандистская сторона и является сущностной мотивацией (например, ЛГБТ-меньшинства, как правило, не озабочены проблемой «перенаселения», их мотивации лежат в сфере эмансипации и признания их поведения как легитимного, а также в том, чтобы усилить присутствие ЛГБТ-лобби в верхних слоях общества, получить доступ в элиту). Это означает, что некоторые из участников глобального проекта слома старой парадигмы используются как инструмент (в качестве волонтеров) и после достижения поставленных целей могут быть отброшены за ненадобностью[9]. Это относится и к активистам природозащитной пропаганды (самая массовая категория), и к правозащитной (в пользу тех ли иных предположительно угнетенных меньшинств), и к борцам с коррупцией, поскольку коррупция является актуальной темой лишь до тех пор, пока не будет свергнут правящий режим страны-мишени.

В 2011 году в Институте динамического консерватизма прошел круглый стол по теме«Постиндустриализм: глобальная иллюзия?», в ходе которого свое видение парадигмального сдвига 70-х годов высказали многие ведущие эксперты и ученые[10].

А.И. Фурсов определил сущность этого сдвига как ликвидацию среднего класса на Западе. Он подчеркнул, что за последние 30 лет индустриальная масса в мире стала больше, чем в 1960-е и в 1970-е годы. Это индустриальная масса Индии, Китая, Латинской Америки. Меньше промышленности стало в ядре капиталистической системы, и это было сознательное вытеснение среднего и рабочего классов из данного ядра. Западная верхушка столкнулась с очень острой проблемой: дальнейшее промышленное развитие по образцу 1930—1950-х годов объективно вело бы к увеличению численности рабочего класса и среднего слоя, к росту их политической силы. Посвященный этому упоминавшийся выше доклад «Кризис демократии» (1975) можно назвать капиталистическим «приказом № 227»: ни шагу назад! Дальнейшая индустриализация ядра привела бы к тому, что старой элите пришлось бы уходить, сдавать позиции леволиберальным и центристским силам. Здесь оказалась развилка: либо дальнейшее развитие промышленности приведет к указанным социально-политическим последствиям, либо нужно уходить в сферу информационных технологий, которые не требуют многочисленного рабочего класса. Переход в сферу компьютерных технологий вел к появлению новых форм манипуляции обществом и к формированию «нового человека» – хомо виртуалис.

В сфере когнитивных технологий «постиндустриальный поворот», согласно Фурсову, имел два лица. Первое – детеоретизация знания. С 80-х годов, десятилетие за десятилетием, число теоретических дискуссий по проблемам общественных наук на Западе уменьшалось, наука слепла. Второй аспект новейших когнитивных технологий – это сознательное разрушение образования. Тенденция бурно стартует в 1980-е, и мы видим ее в самых разных формах: от Болонской системы до ЕГЭ. Если махом разрушить всеобщее образование, то у детей высшей социальной страты не будет массового конкурента.

Г.Г. Малинецкий также считает, что человечество оказалось остановленным в своем развитии. Самая яркая инновация Пятого технологического уклада – это персональный компьютер (1969 год). С тех времен прошло уже почти полвека! То же самое происходит и в фундаментальной науке. Согласно графику ключевых открытий, построенному в Институте прикладной математики РАН, такая эффективная наука, как химия, своего пика достигла в 1940—1950-х годах (Вторая мировая и создание ядерного оружия). А дальше – спад. Пик органической химии вообще пройден в 1900 году, пик биохимии – в 1960 году. Малинецкий задается вопросом: что случилось? Наука попала в ту же ситуацию, что и география после открытия всех континентов, – или положение все-таки сложнее, и человечество действительно «остановили»? И хотя есть аргументы в пользу обеих точек зрения, факт торможения интеллектуального развития очевиден. И один из признаков такой остановки – в переходе от научной фантастики к жанру фэнтэзи.

По мнению В.В. Аверьянова, в ХХ веке восточный (советский, красный) проект, обладая ярко выраженной негэнтропийной природой, бросал тот вызов, отвечая на который Запад был вынужден интенсивно развиваться. Ростки «сверхиндустриализма» в недрах индустриализма достаточно очевидны: это ядерная энергетика, космос, искусственный интеллект, роботизация, уже начинавшиеся разработки в области биотехнологий… Негэнтропийный вектор развития СССР и восточного блока был подпитан философией русского космизма – «неотмирной», предельной по своему потенциалу. Главным в ней выступала не перспектива физического выхода в космос, а открытие новых возможностей человека и достижение человечеством принципиально нового качества существования. Если бы не этот великий посыл, то не было бы и отечественного ракетостроения.

Поворот конца 60—70-х годов нес в себе скрытый антитехнократизм[11]. Развитие технологий свелось к набору нескольких узких русел – интернет, телеком и т.д. Все это действительно привело к формированию нового типа человека: но не того «постматериалиста», о котором говорили теоретики, не нового актора креаномики, а существа бесплодного в плане созидания нового, уходящего в виртуальную реальность. Творцы и так были меньшинством в середине ХХ столетия, а в условиях мародерско-эйфорической глобализации их стало еще меньше. Люди стали больше играть и спекулировать, в том числе и на бирже. Восторжествовало «общество аномии», в котором воспиталось целое поколение, ставшее питательной средой для манипулятивных практик сетевого общества и каскада революций 2.0[12].

Иммануил Валлерстайн в своей работе 2000 года связывает момент сдвига парадигмы с тем, что доллар США был отделен от золотого эквивалента, а Рокфеллеры добились отставки Никсона[13]. Называет Валлерстайн этот новый период не устоявшимися на тот момент словами «эпоха неолиберализма», а «вашингтонским консенсусом», хотя сам этот термин появляется только в 1989 году в статье британского экономиста Дж. Уильямсона. Новый план мироустройства, по Валлерстайну, провозгласил начало эры «глобализации» всего мира, в которой ключевым пунктом стала ценность «свободного движения капитала». Так называемая неолиберальная политика, как свидетельствует Валлерстайн, знаменовала, во-первых, произвольное разделение мира на «достойных» и «недостойных», или (условно) Север и Юг, а во-вторых, отказ от идеи развития(development) для мирового большинства:

«Государства Юга, которым стагнация мировой экономики нанесла серьезный удар, при нехватке финансов вынуждены были обращаться за помощью к внешним источникам, чтобы как-то покрыть минусовой баланс в платежах. МВФ выдвигал условия просто грабительские, фактически требуя снижения социальных выплат в кредитуемом государстве и в первую очередь настаивал на выплате внешнего долга. Затем было решено пойти еще дальше. Страны Севера сошлись на том, что Всемирная торговая организация (задуманная еще в 1940-х гг.) может оказаться весьма полезным рычагом для Вашингтонского Консенсуса, и идея была проведена в жизнь. Теоретически ВТО выступает за открытость границ, расширение свободного мирового рынка. Основная проблема в том, что на самом деле Север никогда этого в виду не имел. Страны Севера хотели, чтобы Юг открыл свои границы, но сами делать этого совершенно не собирались»[14].

Так называемый вашингтонский консенсус предписывал должникам МВФ непременную приватизацию всей госсобственности, с отказом от любых форм дотирования производства и защиты прав работающих (labor deregulation), за одну лишь приманку инвестиционной привлекательности. При этом Всемирный банк продвигал и другие программы: планирование семьи (с массивной рекламой производителей контрацептивов), «упрощение» систем здравоохранения и образования (привязывание госрасходов к посещаемости, ликвидация специализированной медпомощи в малых населенных пунктах) и др. Фактически отказ от девелопментализма создавал ситуацию неравноправия государств – и, следовательно, общественных слоев, заведомо обрекая часть населения Земли на недостаточную для выживания покупательную способность и социальную защищенность.

Таким образом, критический взгляд изнутри истеблишмента в очень корректной форме констатировал, что была реализована программа намеренного сдерживания развития, предполагающая, что мировому большинству не следует претендовать на полноценное развитие. Это обосновывалось некими обстоятельствами, касающимися сбережения окружающей среды. В практическим итоге осуществленный сдвиг парадигмы привел к сверхэксплуатации глобального большинства, обесцениванию рабочей силы и расчленению производящих классов на высшую прослойку рантье в т.н. «развитых странах» и массу рабов в «третьем мире».

Для объективности необходимо прислушаться к тому, что говорят сами представители институтов, присваивающих себе право определять вектор будущего для мира в целом. Вот что, например, в 2006 году писал президент Совета по международным отношениям (Council on Foreign Relations) Ричард Хаас в статье «Государственный суверенитет в глобальную эру должен быть изменен»:

«В эпоху глобализации правительства национальных государств утрачивают монополию, уступают по влиянию мощным вненациональным и по меньшей мере частично независимым акторам – от корпораций до НПО, от террористических групп до наркокартелей, от региональных и глобальных институтов до банков и частных акционерных фондов».

Так утверждал руководитель самого влиятельного в США интеллектуального центра, десятилетиями вырабатывавшего целеуказания (guidelines) американоцентричного глобального управления. За этим аналитическим допущением (констатационная часть) следовало само целеуказание (резолютивная часть):

«Я не настаиваю на том, чтобы Microsoft, Amnesty International или Goldman Sachs были представлены в ООН, но представители подобных структур должны участвовать в принятии решений при возникновении региональных и глобальных вызовов. Более того, государства должныбыть готовы к тому, чтобы поделиться с международными структурами частью суверенитета. Это уже происходит в области торговли: государства соглашаются принять правила ВТО, поскольку в балансе они выигрывают от правил международной торговли, даже если проигрывают в конкретной сделке. Некоторые правительства готовы уступить элементы суверенитета, чтобы отреагировать на угрозу глобального потепления. Сейчас необходимо принятие нового документа, заменяющего Киотский протокол, включая США, Россию и Индию, с установленным объемом сокращения эмиссий – поскольку страны понимают, что они потеряют больше, если не присоединятся. Отсюда следует, что понятие суверенитета должно быть пересмотрено, если государства хотят адаптироваться к глобализации. Понятие суверенитета становится, таким образом, очень условным, даже договорным (контрактным)».

Обращает на себя внимание то, что структуры (корпорации и НПО), которые требуется привлечь к мировому управлению перед лицом новых «вызовов», принадлежат:

а) к сфере информационных технологий,

б) к сфере мониторинга некоего набора прав человека (на деле – прав отдельных политических, религиозных и гендерных меньшинств),

в) к сообществу транснациональных банков. Наконец, –

г) еще один род институтов, о котором говорится особенно подробно, специализируется на определении объема выбросов углекислоты промышленностью, но еще не «охватил» все цивилизации. Причем именно «климатическая озабоченность» предъявляется как главный повод для отказа национальных правительств от части суверенитета и делегирования этой части наднациональным акторам.

Но это не все. Ведь в констатационной части глава CFR называл еще два рода негосударственных источников мировой власти, а именно – террористические группы и наркокартели. Им не адресовано каких-либо указаний – впрочем, как и в отношении этих суррогатных институтов. Обозначен лишь сам факт: с их ролью мировому управлению следует считаться.

В начале второго десятилетия XXI века (весной 2011-го) общественный институт под названием «Глобальная комиссия по наркотической политике» (GCDP) не менее публично, чем д-р Хаас, адресует мировому сообществу ряд скромных пожеланий. Одно из них – декриминализация легких наркотиков. Второе, малозамеченное и как бы в тени первого – декриминализировать (то есть не преследовать более) хранение наркотиков. Каких? Любых. В каком количестве? Тоже в любом.

С момента выхода на сцену GCDP в сообществе стран, присвоивших себе полномочия мирового управления, произошли дополнительные сдвиги, касающиеся теневого экономического субъекта власти:

· правовые – в США: во-первых, легализация марихуаны в ряде штатов США, сделавшая данный товар предметом экспорта в Мексику, а не импорта;

· статистические – в ЕС: корректировка подсчета ВВП европейских стран, куда теперь включается продукция теневой экономики – независимо от того, как уголовное законодательство стран-членов квалифицирует практику этого сектора;

· политические – в третьем мире: возникновение и стремительное расширение (с присвоением атрибутов военной и финансовой власти) квазирелигиозного квазигосударства, воспроизводящего атавистическую – рабовладельческую модель общественно-экономической формации, черпающего свой ресурс из глобального теневого экономического сектора и распространяющего принцип максимизации нормы прибыли с «классических» теневых рынков (наркотики, легкие вооружения, живой товар) на рынки углеводородов и драгметаллов («Исламское государство», ИГИЛ).

Таким образом, не только философские основания, но и повседневная практика американских правительственных институтов и их наднациональных «общественных» партнеров (от закрытых клубов до некоторых официальных международных структур, включая ООН) иллюстрирует выморочную, в конечном счете человеконенавистническую природу нынешней правящей верхушки Запада. При этом объектом мизантропической стратегии, несомненно, становятся не только жители третьего мира, но и население США, как составная часть «человеческого балласта» на поверхности «Матери-Земли».

Спаси планету, убей себя!

Лозунг «церкви эвтаназии»

Рассмотрим такое важное направление внутри комплекса деградационных стратегий, как идеологию энвайронментализма (воинствующего экологического движения), внедряемую в общественное сознание и рассматриваемую на Западе как ключевой фактор манипуляции международными элитами.

Позиционирование экологического мышления в запретительном ключе связывается с деятельностью Римского клуба и его знаменитыми докладами, первый из которых («Пределы роста») был подготовлен в 1972 году. Благодаря усилиям этой организации в общественное сознание была внедрена конфликтная схема: «Человек против Природы, Природа против Человека». Воображением всего человечества овладел грозный призрак грядущей экологической катастрофы, связанной с демографической проблемой, фатальным дефицитом природных энергоресурсов, глобальным потеплением, загрязнением окружающей среды и т.п. За этим последовали оргвыводы: для того чтобы не нарушить «баланс» с силами природы, вызвав тем самым катастрофические последствия, человечество в глобальном масштабе должно наложить «на себя» жесткие ограничения в различных сферах развития.

Надуманный характер проблемы недостаточности энергоресурсов был очевиден неангажированным ученым уже в 1950-х годах. При этом все попытки преодоления зависимости от топливных (невозобновляемых) энергоресурсов посредством освоения иных эффективных источников (энергии воды, атомного ядра и др.) встретили хорошо скоординированное и последовательное противодействие. Страны «первого мира», радеющие за «экологические ценности», всячески навязывали остальным применение возобновляемых источников энергии в заведомо затратной, неэффективной форме, не вносящей сколько-нибудь позитивной динамики в общий технологический прогресс[15].

Выводы Римского клуба и вытекающие из них стратегические рекомендации (воплощенные, в частности, в т.н. «программе устойчивого развития») имели и более фундаментальные изъяны. Выдающийся советский ученый и мыслитель, специалист по системам целевого управления и планирования П.Г. Кузнецов писал: «Нет сомнения в том, что Земля и любая живая система, Человек и Человечество в целом – открытые системы, непрерывно обменивающиеся с внешней средой потоками энергии. И, тем не менее, все прогнозы основаны на законах и моделях, описывающих глобальную систему как замкнутую. Естественно, что на таких моделях всегда будет получаться предел роста»[16]. Жизнь показала, что большинство прогнозов, озвученных в «Пределах роста», не сбываются – что разоблачает манипулятивную природу этого «квази-научного» обоснования курса глобализации.

Сторонниками «экологизма» совершенно игнорируются справедливые и, заметим, вполне рациональные аргументы, что структурность человеческого сообщества меньше, нежели структурность Природы в целом. Поэтому человек является не субъектом, а объектом эволюции. С этой точки зрения не человек «эксплуатирует» Природу, но Природа использует человека для решения некоторого специфического круга проблем, оказавшихся непреодолимыми для биоты, не обладающей разумом. Занимая естественную природную нишу «высшего хищника», человек может считаться «разрушителем природной среды обитания» ровно в той же мере, что и зоопланктон, занимавший ее в свое время[17].

Как бы то ни было, созданный Римским клубом призрак экологической катастрофы был успешно внедрен в общественное сознание, что привело к существенным изменениям в индустриальной экономике. «По существу, – отмечает российский футуролог С. Переслегин, – речь шла о создании нового огромного рынка ресурсосберегающих и природоохраняющих технологий, тщательно охраняемых не только государством, но и всем обществом. В своей основе, однако, природоохранительная деятельность носила сугубо иллюзорный характер: производственные цепочки индустриальной фазы в принципе не могут быть сделаны замкнутыми, следовательно, индустриальная экономика всегда будет потреблять природные ресурсы и загрязнять среду продуктами своей деятельности. Еще более бессмысленной была борьба за спасение природных экосистем, значительная часть которых была уничтожена или же радикально преобразована человеком еще в традиционную фазу»[18].

В конце 1970-х – начале 1980-х гг. медиасообщество словно по команде инфицируется «зелеными» идеями. Крупные издательские дома не получают средства от экологов, а напротив, сами их финансируют. В США это становится элементом государственной политики. Во всем мире создаются постоянно действующие радикальные общественные структуры, роль которых состоит в саботаже высокотехнологических проектов. Огромное значение экологические движения имели как передовой отряд в деле разрушения СССР[19].

Совокупными усилиями наиболее радикально настроенных экологов, поддерживаемых различными западными правительственными и неправительственными структурами, возникает устойчивая тенденция рассматривать человеческие формы деятельности как безусловно враждебные «всему живому». Миллионам людей настойчиво внушается, с одной стороны, беспомощность перед природными процессами, а с другой – чувство коллективной вины за влияние на эти самые процессы. Эффективность такой манипуляции объясняется тем, что представления о коллективной вине человека перед природой легко усваиваются как верующими различных конфессий, так и атеистами. Культ «спасения природы» изощренно эксплуатирует не только потребительские, но и более сложные ценности, присущие только человеку, такие как самоограничение и самопожертвование. Этот культ успешно охватывает молодое поколение вне зависимости от национальности и интеллектуального уровня, искусно переориентируя его в рамках своей системы координат.

Наряду с этим в оборот вводятся радикальные «альтруистические» концепции, декларирующие не просто сокращение численности человечества, но радикальное его сворачивание через «добровольный» уход из биоты. Характерно высказывание президента Всемирного фонда дикой природы и по совместительству супруга королевы Великобритании Елизаветы II принца Филиппа, герцога Эдинбургского. В 1988 году этот авторитетный господин заявил о том, что после смерти хотел бы «реинкарнировать» в виде самого смертельного вируса, с тем чтобы раз и навсегда решить проблему перенаселения.

Как уже отмечалось, большой куст организаций и фондов, прямо задействованных в продвижении энвайронментализма и теории глобального потепления, связан с деятельностью семейства Рокфеллеров. Это пристрастие могущественного финансового клана отчетливо демонстрируется на примере системы патронажа Фонда братьев Рокфеллеров (RBF), учрежденного в Нью-Йорке в 1940 году. Сегодня куратором этого фонда является член семьи, связавший с «Матерью-Природой» всю свою деятельность, – Стивен Рокфеллер, считающийся основным автором проекта Хартии Земли. Перечень постоянных клиентов Rockefeller Foundation, который можно найти на сайте discoverthenetworks.org, составляет порядка 120 организаций, из которых лишь одна содержит слово «человеческий» – всем известная Human Rights Watch; в других названиях пестрят корни environment, (nature) conservation, biodiversity, wildlife. Помимо общеизвестных транснациональных структур «общеэкологической» специализации – The World Wildlife Fund, Greenpeace, Conservation International; Friends of the Earth, Sierra Club; the Environmental Defense Fund, в числе спонсируемых структур – специализированные организации по защите отдельных природных зон (океаны, широколиственные леса), по защите отдельных биологических видов, по пропаганде замены традиционных технологий на новые, безвредные для естественной природы. При сходстве такие организации имеют различное происхождение и формы деятельности: Американский совет по обновляемой энергетике представляет интересы производителей этого сектора, в то время как Center for Clean Air Policy, Ozone Action, Center for a New American Dream являются структурами для агитации в других профильных сферах. Агитация за «экологическое счастье» осуществляется одновременно с лоббизмом целых секторов постиндустриальной экономики, якобы сопоставимых по эффективности с индустрией Модерна. Рокфеллеры и их единомышленники успешно занимаются фандрайзингом своих любимых тем, привлекая к своим детищам капиталы. Из наиболее озабоченных экологической темой современных плутократических клубов можно назвать так называемый «Хороший клуб» Гейтса, Рокфеллера и Баффета, в который входят еще несколько миллиардеров. По утечке из «Хорошего клуба», их главной целью станет купирование «роста населения» как «потенциально катастрофической экологической, социальной и промышленной угрозы»[20]. Некоторые из заявлений Билла Гейтса, известного в качестве крупного спонсора движения по медицинской вакцинации в отсталых странах, были восприняты общественностью как намек на то, что он разрабатывает вакцину, которая позволит регулировать численность населения Земли. В частности, в 2010 году на закрытой конференции в Лонг-Бич Гейтс произнес речь под названием «Обновляясь к нулю!». Главными мыслями той речи были: 1) добиться к 2050 году полного прекращения выбросов CO₂ в атмосферу (довольно абсурдное предложение с практический точки зрения); 2) добиться уменьшения населения на 10-15 процентов методами здравоохранения и вакцинации. Гейтса не смущает парадокс его собственных формулировок: ведь снижение рождаемости (или повышение смертности?) он увязывает с улучшением качества медицины и услуг в области репродуктивного здоровья. Это поистине перевернутый мир![21]

Упоминавшийся выше принц Нидерландский Бернард, первый президент Всемирного фонда дикой природы (WWF), был одной из колоритнейших фигур воинствующего экологизма. В 1971 году принц Бернард создал «Трест 1001 по охране природы», пригласив туда 1000 именитых спонсоров из числа богатейших людей всего мира. Попасть в число избранных можно было только после личного приглашения принца и оплаты вступительного взноса. В этом клубе отпрыски монархических семейств соседствуют с представителями родовитых финансовых кланов, «прогрессистскими» чиновниками международных институтов и крупными теневиками-посредниками. Характерно, что до всех этих событий принц Бернард успел побывать председателем первой конференции знаменитого Бильдербергского клуба (1954), а двумя десятилетиями ранее (начиная с 1933 года) – членом НСДАП и активистом «Охранных отрядов», более известных как СС, и, по некоторым данным, позднее претендовал на пост нацистского наместника Голландии[22]. После захвата Нидерландов гитлеровской армией королевская семья переехала в Лондон, где Бернард поступил на службу в британскую разведку. На самом деле подобные связи не являются чем-то из ряда вон выходящим или случайным для высших руководителей и инициаторов экологического движения. Проповедь «прав животных» (наряду с оправданием половых извращений) укладывается в одну и ту же концептуальную канву, уподобляющую человека существам низшего порядка. Такое уподобление, как отмечает в своих исследованиях К. Черемных, берет свой исток в некоторых восточных религиозно-мистических учениях, которые на государственном уровне изучались в Третьем рейхе, а после окончания Второй мировой войны – и в США.

Восток (в том числе исламский) действительно сохранил и инкорпорировал в свои эзотерические доктрины (например, у исмаилитов) многие гностические элементы. Именно гностицизму свойственна принципиальная дифференциация человеческих существ на людей знания (гнозиса) и тех, кто им не обладает, т.е. в гностической системе координат – человекоподобных животных. В этой связи вспоминаются тесные связи (в том числе родственные) исмаилитов с королевскими домами Европы и, в первую очередь, королевским домом Великобритании[23]. Тем не менее, немаловажным фактором в складывании современного неогностического мироощущения в западной элите является также и «старая языческая религия», остатки которой продолжали бережно сохраняться и культивироваться на протяжении всего христианского периода. Этот культ имел развитую организацию, которая охватывала все слои общества, включая королей, министров и даже христианских прелатов. Его адепты поклонялись «двуликому рогатому богу», которого можно отождествить с Янусом, или Дианусом, а также кельтским Цернунном. Хранителями этого культа с практикой человеческих жертвоприношений выступали представители так называемой «черной аристократии»[24].

Мировоззрение западных мизантропов из закрытых клубов во многом напоминает древние языческие мотивы. Они видят себя в своей утопии «олимпийцами», бессмертными богами, которых отделяет от «смертных» пропасть. Им не чужд мотив Троянской войны как решения олимпийцами, по свидетельству Гесиода, проблемы перенаселенности земли. Избранничество, новая богоизбранность и даже божественность новых олимпийцев делает понятной идею сброса лишнего населения как балласта. Этот взгляд на вещи – глубоко антихристианский, равно как и антимусульманский. В нем не просто игнорируются заповеди традиционных религий, но и выворачиваются наизнанку все традиционные ценности. Концепт перманентного конфликта цивилизаций исходит из отрицания равенства народов перед Богом; концепт пределов роста, произвольно объявив «ископаемые ресурсы» истощенными, сначала ставит человека в один ряд с примитивными биологическими видами, а затем и возводит на человека исключительную вину за климатическую катастрофу.

Языческая «подноготная» современной западной элиты, о которой столь красноречиво (хотя и косвенно) свидетельствуют всячески опекаемые ими адепты «экологизма», говорит об отсутствии у них какой бы то ни было полноценной цивилизационной проектности, направленной в Большое Будущее. Все их проекты неизбежно ограничиваются приставкой «нео»: неоязычество, неофеодализм, неосредневековье. Отсюда следует неумолимый вывод: современная Россия должна опираться на собственный интеллектуальный потенциал в поисках Большой Проектности, а не стремиться влиться в прогнившее лоно «европейской семьи», зараженной некрофилическими бациллами неоязыческого «кладбища домашних животных».

Фобия экологизма, если она действительно является серьезной внутренней мотивацией, а не инструментом правящих элит Запада, выступает симптомом их духовного помутнения, чрезвычайно мрачного и пессимистического взгляда на мир и на человека, который представляется им подобием спонтанно развивающейся раковой опухоли[25]. Эти взгляды – следствие ущербной антропологии – неогностической, атеистической и антигуманистической с обоготворением природы и при этом с культом вырождения, порчи, порока, соблазна. Человек воспринимается ими как образ и подобие мертвой системы. Об этом свидетельствуют и недавние дискуссии о развитии нанотехнологий: так, «серая слизь» Э. Дрекслера, гипотеза об экофагии Р. Фрейтаса – во всех этих футурологических построениях вышедшие из-под контроля наносистемы, пожирающие все живое, выступают как мутагенный аналог того же самого человечества как бесконечно размножающейся «мертвой системы», машиноподобного образования.

Без стерилизации

Нет цивилизации!

Олдос Хаксли «О дивный новый мир!»

Западные стратеги убеждены, что оптимальное количество населения планеты Земля к концу нынешнего века не должно превышать 2 миллиардов человек. Радикальные представители этого направления называют еще более «скромные» цифры. Выступавший на Первом Мировом форуме, проходившем в 1995 году под председательством М. Горбачева, «религиозный философ» Сэм Кин заявил, что если бы население Земли сократилось на 90%, то оставшееся количество не смогло бы нанести природе существенный вред. Для достижения заявленной цели, по его словам, необходимо «пропагандировать сексуальность, контрацепцию, аборты и все прочие методы, гарантирующие сокращение населения». Создатель учения «глубинной экологии» Арне Нейсс называл сходные цифры оптимального населения Земли – порядка полумиллиарда человек. Наиболее радикальный вариант прозвучал из уст телемагната Тэда Тернера, назвавшего целью гармоничного миропорядка 95-процентное сокращение численности населения планеты — до 225—300 миллионов.

Rockefeller Foundation, о клиентах разветвленной системы которого мы уже говорили в связи с экологической проблематикой, патронирует также и структуры «социально-эмансипационного» профиля – the Women’s Project and Production, Gay Men’s Health Crisis; the National Black Child Development Institute, а также Planned Parenthood – крупнейшую и самую состоятельную из общественных организаций США, внедряющих программы планирования семьи. Как и в случаях с альтернативной энергетикой и агрохимией, такие программы приносят прибыль определенному сектору бизнеса – производителям противозачаточных средств. Рокфеллеровские фонды занялись поддержкой этого направления с 1960-х годов, первоначально – по линии другой организации. Она называется Population Council – Совет по народонаселению, имеет центральный офис в Нью-Йорке и 18 филиалов в 60 странах мира. Публично декларируемые цели – изучение тенденций рождаемости, предупреждение СПИДа, борьба с бедностью, преодоление гендерного (полового) неравенства и сексуальное образование (в связи с чем подчеркивается, что одна из основных фокусных групп – молодежь).

Может быть, у этой структуры не те цели, которые заявлены официально? Ее первым главой был Фредерик Осборн – президент Американского общества евгеники. В горячем 1968 году он писал:«Вероятнее всего, евгенические цели будут достигнуты не под именем евгеники, а под каким-то другим именем».

Каковы же средства «сбалансированной» глобальной демографии?

По всей видимости, мы имеем дело с комплексной доктриной «управления мировым развитием» и планирования демографии. Назовем ее основные направления.

Смерть традиционной семье

В течение XX века поэтапно разворачивается беспрецедентная пропаганда «отмирания модели устаревшей семьи», необходимости отказа от «удушающего брака» как ограничителя индивидуальной свободы, активное распространение альтернативных моделей сексуального поведения. Концепция «свободного сожительства свободных атомарных личностей» направлена на окончательный подрыв ценности семьи как базового социального института, отмену ответственности по отношению к семье и самое главное — освобождение «творческой личности будущего» от какой-либо ответственности по отношению к детям.

Один из главных принципов этого подхода – удар по сложившемуся в традиционной культуре женскому статусу. Материнская роль де-факто уже давно дискредитируется в массовой культуре Запада. Рыночная эмансипация женщины предполагает прежде всего ее «освобождение» от своей биологической уникальности. Женщина как креативная личность не должна испытывать потребности в таком ограничителе, как брак: она должна осуществлять индивидуальную самореализацию и воздерживаться от деторождения как одного из наиболее серьезных препятствий для саморазвития. Неудивительно, что феминистские организации выступают в качестве одного из передовых отрядов и идеологов глобального сдвига парадигмы.

Образчики «науки», которая обосновывает данную стратегию, вызывают весьма зловещие ассоциации. Так, в 1991 году доктор Луиза Зильберштейн в журнале «American Psychologist» прямо заявила о том, что «психологи должны отказаться от проведения любых исследований, нацеленных на выявление негативных последствий других видов ухода за детьми, кроме материнского». По ее мнению, традиционная концепция материнства – не более чем «идеализированный миф», выдуманный сторонниками патриархата для «прославления материнства в их стремлении поощрить белых представительниц среднего класса иметь больше детей». Другая философ-феминистка, Линда Хиршман, утверждает, что женщины не могут стать «полностью реализованными человеческими существами», если материнство для них более важно, чем работа. К женщинам традиционного типа такие «философы» относятся с нескрываемым презрением[26]. В 2004 году Гретхен Риттер, глава программы женских исследований в Техасском университете (еще одна «отмороженная» феминистка), писала, что матери, остающиеся дома ради воспитания своих детей и их рождения, подобны бездельницам, которые отказываются приносить обществу пользу в качестве специалистов и общественных деятелей[27].

Постепенная агония традиционной семьи проявляется не только в соответствующей статистике растущих временных, «гражданских» браков, существенном повышении возраста вступления в брак (в результате чего способность женского организма родить здорового ребенка резко уменьшается), увеличении числа разводов и т.д. Об этом же свидетельствует и рост потребления алкоголя женщинами, увеличение среди них наркомании, возрастание психических заболеваний и суицидов и т.д. По некоторым оценкам, отмирание классической семьи как базовой модели микросоциума может произойти уже к середине XXI века.

Разрушение семьи идет и по другому направлению – отрыва детей от родителей и передачи их в органы общественного воспитания. В России с недавних пор, благодаря усилиям общественных активистов, стали широко известны практики западной ювенальной юстиции, которые долгое время пытались на законодательном уровне перенести в Россию лоббисты западных фондов.

Культивирование постгуманистического индивида с неопределенным гендером

Одновременно с тщательной дискредитацией ценности традиционной семьи широкомасштабно распространяется идеология «голубой» и «розовой» моделей поведения в обществе, а также других форм «содомии» в новом понимании термина[28]. В последние десять-пятнадцать лет на Западе резко активизировалась практика официальной, правовой институционализации однополых браков. После того как в развитых западных странах удалось сформировать в общественном сознании позитивное отношение к «однополой любви», началось постепенное законодательное закрепление равноправного статуса между традиционными и «розово-голубыми» браками. Для начала стали активно внедряться примеры таких браков между известными имиджевыми фигурами.

Зеркальным соответствием дефеминизации женщин оказывается также и демаскулинизация мужчин – что стало еще одной знаковой приметой новой эпохи «постиндустриальной цивилизации». Все более важную роль в грандиозном эксперименте по форсированному сокращению населения человечества играют телевидение, интернет, онлайновые игры, в которых отрабатываются новейшие методы рекламы, пропаганды и зомбирования[29]. Использование прямых и косвенных процедур программирования сознания («эффект Дельгадо», нейролингвистическое программирование и т.д.) фактически осуществляется массово и бесконтрольно, особенно во Всемирной паутине. Посланием этих воздействий оказывается весь набор пропагандистских клише цивилизации деградации: экологических, гендерных, нравственных и квазирелигиозных. В современной глобальной цивилизации обнаруживается связь между разными личностными стратегиями ухода из реальности: выйти в благостный виртуал можно и посредством компьютерной игры, и посредством приема галлюциногена – нереальные трехмерности идентичны.

Одним из ярко представленных трендов в этом спектре посланий стало расшатывание традиционных представлений о поле с целью превращения «он» и «она» в стандартное гермафродитное «оно». В некоторых – самых «прогрессивных» – странах, как, например, в Швеции, новейшая гендерная идеология уже перешла в формат прямого воспитания – это так называемые «гендерные» детские сады, где ребенку предлагается самому выбирать свой «пол». Учить мальчиков быть мужественными, а девочек – женственными в новом понимании преступно и подавляет свободу личности. Притчей во языцех стало нововведение в США и ряде европейских стран, согласно которому слова «папа» и «мама» оказываются под запретом – теперь они должны называться «родитель № 1» и «родитель № 2». Это нововведение появляется там, где легализованы однополые браки и разрешено усыновление такими семьями детей. Однополые «родители» жаловались, что через понятия «папа» и «мама» ущемляются их права, и это представляет собой новый вид дискриминации гендерных меньшинств – жалоба в данном случае стала руководством к действию для законодателей уже в 20 странах.

Проект «СИФ»

Одним из важных направлений стратегии сокращения населения Земли является скрытое стимулирование (через рекламу, СМИ, т.н. «высокую моду» и т.д.) мужской импотенции и женской фригидности. Широко известно, что тотальное использование в торговой рекламе элементов обнаженного женского тела подсознательно и негативно влияет на функционирование половой системы абсолютного большинства мужчин, даже в том случае, когда на такую рекламу вроде бы даже не реагируют. Повсеместный рост в развитых странах мужской импотенции и женской фригидности не только свидетельствует об общем ухудшении здоровья, но и постепенно превращается в наиболее распространенную форму массовой психической патологии. По некоторым данным, в России за последние тридцать лет эти заболевания в той или иной степени (с учетом распространения наркомании и алкоголизма) охватили почти две трети российского населения.

В настоящем докладе мы не будем останавливаться на таких спорных видах угнетения демографии, как официально не обнаруженные виды биологического и генетического оружия. Не станем вдаваться и в детали по такой теме, как трансгенные продукты, поскольку ни их вред, ни их безвредность в квалифицированных научных дискуссиях не доказаны[30].

Итак, мы можем констатировать, что в глобальном мире реализуется последовательная стратегия по смене парадигмы семейного, полового и поло-ролевого поведения, и есть все основания полагать, что новейшие тенденции, безусловно, способствуют угнетению демографии в обществах, где эта стратегия развернута. Помимо падения рождаемости и эрозии классического брака самих по себе в комплекс этих явлений входит и несколько направлений из области так называемой биоэтики: это обезболивание смерти и болезни, минимизация физических страданий, право на аборт, право на эвтаназию, право на добровольную стерилизацию (для особо сознательных «граждан» прогрессивного «нового мира», не желающих обременять землю себе подобными), право на инцест, права ребенка на свободу информации (снятие ограничений по темам сексуальности и половой жизни), запрет альтернативных господствующей трактовок таких тем, как сексуальные меньшинства, сексуальные извращения, в том числе и запрет традиционного религиозного осуждения подобных явлений (здесь налицо однозначный конфликт глобальной цивилизации и ведущих мировых религий)[31].

Мы имеем дело с новой жизненной философией с принципиально иным, чем было до сих пор, отношением к рождению, смерти, браку и любви. С учетом того, что генетическая наука приближается к порогу формирования новых биологических форм (редактирование генной карты человека, генно-модифицированные люди, клоны, дети, конструируемые биологами по заказу, биороботы, полулюди-полубиороботы и т.д.), мы оказываемся на заре новой эпохи, которую можно назвать эпохой расчеловечивания современной цивилизации.

Возникает вопрос: насколько остро в действительности стоит перед человечеством проблема перенаселенности Земли? Ответ на этот вопрос способен обескуражить любого наивного последователя неомальтузинацев. Согласно теории демографического перехода, прогнозы которой в основном достаточно точны, все страны и цивилизации в настоящий момент уже прошли основные стадии «демографического перехода», который внешне связан со становлением городской индустриальной цивилизации. Это относится и к исламским странам, и к Африке. Демографический взрыв повсюду в мире завершен, и в ближайшие десятилетия прогнозируется относительная стабилизация населения Земли.

Так называемый закон гиперболического роста человечества, открытый Хайнцем фон Ферстером, гласящий, что численность населения Земли в течение нескольких тысячелетий увеличивалась в соответствии с эмпирической гиперболой демографического роста, перестал действовать именно в нашу эпоху. «Точкой перегиба» на кривой демографического возрастания называют 2005 год[32]. В целом заметная стабилизация населения и существенное замедление демографического роста на Земле прогнозируются в 2040—2050-е гг. При этом в развитых странах рождаемость уже несколько десятилетий назад опустилась ниже уровня возмещения поколений.^. Итоговая численность населения Земли выходит на плато (то есть к состоянию равновесия) примерно в 2100—2150 году.

Иными словами, наука не подтверждает мальтузианскую гипотезу о неуправляемом и бесконечном росте человечества. Природа и человечество как сверхсложные системы несут в себе механизмы саморегуляции, гораздо более мощные и «мудрые», чем те методы, которые разрабатывают идеологи деградации и человеконенавистничества.

— Пала, наверное, единственная страна, где теология зверей и птиц не признает дьявола. Повсюду на Земле для них Сатана — это Homo Sapiens.

Олдос Хаксли «Остров»

Отказ от сохранения классического среднего класса эпохи Модерна как носителя индустриального менталитета, менталитета тружеников-функционеров, ученых, изобретателей и инноваторов (то есть «предпринимателей» в терминах Шумпетера) означал постепенную его замену другим классом-медиатором, постиндустриальным слоем-проводником новых веяний. Это в первую очередь слой носителей информационных технологий, «кибернация» поверх наций, во-вторых, это класс потребителей с философией крайнего индивидуализма и своеобразного гедонизма. Если в центре старого среднего класса были ученые и конструкторы, то теперь в центре нового класса проводника глобализации встает богема крупных городов, представители шоу-бизнеса, массмедиа и манипуляции общественным мнением. Пафосом уходящего среднего класса было производство и прогресс, пафосом приходящего ему на смену класса – сибаритство в условиях экономики услуг, всяческое оправдание осуществляемой интеллектуальной и моральной деградации (которая, естественно, своими именами не называется – напротив, официально все это именуется дальнейшим прогрессом глобального мира).

Но был ли этот переход неожиданным?

Биолог Гюнтер Стент, написавший в 1969 году книгу «Приход Золотого века: взгляд на конец прогресса», предложил концепцию «Новой Полинезии» как метафоры общества, к которому должен через несколько поколений прийти современный мир. Наблюдая за культурой хиппи, битников и обывателей 60-х (то есть начало общества потребления), Стент пришел к выводу о том, что прогресс вскоре будет остановлен. Массы будут развернуты к гедонистистическим целям, отказываясь от реального мира в пользу фантазий и иллюзий, возбуждаемых наркотиками или электронными приборами, «подающими информацию непосредственно в мозг». Новая Полинезия описывалась Стентом как общество непрекращающегося праздника. Позднее в беседе с Джоном Хорганом Стент признал, что его «утопия» Новой Полинезии была воспринята многими как социально-философский пессимизм, хотя сам он никак не мог решить для себя, является ли этот новый переход деградацией или прогрессом. Тем более что Новая Полинезия как будто давала гарантии мира без потрясений, столь привлекательного после тоталитарных ужасов XX века[33].

Однако у Стента, как высококлассного ученого-наблюдателя, был предшественник в лице знаменитого писателя, футуролога и испытателя действия мескалина Олдоса Хаксли (брата уже упоминавшегося выше идеолога экологизма Джулиана Хаксли), оценки будущего у которого оказались столь же неопределенными и двусмысленными. Знаменитая антиутопия Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» (1932) чрезвычайно ярко и даже ехидно живописала многие черты будущего постлиберального мира, в том числе тотальную политику евгеники, обуславливающей разделение людей на касты, отказ от «грубого живородящего размножения» и семейного воспитания детей (эмбрионы людей должны зарождаться и выращиваться в колбах и сразу после рождения отдаваться в общественные ясли), тотальную манипуляцию и «промывку мозгов». Мир Хаксли поражает читателя инфантилизмом будущих масс, выдаваемым за «младенческую нормальность». Стабильность будущего «дивного мира» покоится в этом романе-предвидении на наркотизации населения, дающей легкое средство – сому – для сохранения иллюзии индивидуального счастья. Согласно песенке-лозунгу этого общества:

К чему весь тарарам,

Прими-ка сомы грамм!

Но хотя роман Хаксли многими читателями воспринимался как грозное предупреждение, внимательное чтение его оставляет ощущение, что сам автор в споре правителя Монда и Дикаря не склоняется однозначно на чью-либо сторону. В 1958 году Хаксли публикует философское эссе«Возвращение в дивный новый мир», в котором он как будто приоткрывает завесу над собственной идеологией желательного развития, сравнивая «дивный новый мир» с миром термитов и прямо говоря, что люди в этом мире оказываются управляемыми и программируемыми, почти как машины. При этом он приходит к выводу, что его прогноз в целом верен и человечество стремительно приближается к описанной модели общества.

В то же время поздний Хаксли (в заключительных главах данного эссе и в особенности в своем последнем романе «Остров» (1962)) прилагает усилия, чтобы очистить созданный им «дивный новый мир» от признаков тоталитаризма, соединить его с ценностями демократии и ненасилия, соединить философию Дикаря и Мустафы Монда в непротиворечивое целое. Основа этой веры сформулирована им в афоризме: «Нас можно научить быть свободными».

Принципами, на которых строится этот дивный новый мир (уже без кавычек) на вымышленном острове Пала, являются для Хаксли: органическое единство с Природой, недопущение индустриализации острова со стороны капиталистов и коммунистов, улучшение расы через добровольное оплодотворение лучшим генетическим материалом, хранимым в специальном банке, синтез философии Востока и Запада (проекция его собственной теории – «Вечной философии»), к примеру, тантры и все той же евгеники, контроль за рождаемостью (соединение контрацепции с «йогой любви»), множественные семьи (гостевые, подвижные в своих границах, с большим количеством приемных-альтернативных мам и пап у каждого ребенка), использование гипнопедиков для проявления индивидуальных способностей, наконец, стимулирование человеческого счастья и духовной медитации с помощью наркотиков. На месте наркотика «сомы», потребляемого в «дивном новом мире», на острове Пала используется «мокша-препарат», дающий «даровую благодать»: даже среднего, не блещущего талантами человека он наделяет творческим потенциалом (так думает средний человек), а человека талантливого возвышает до «чистейшей Духовности стопроцентной крепости» (так полагает талантливый)[34].

И «остров Пала», и «дивный новый мир» могут интерпретироваться как одна и та же модель будущего, просто описанная под разными углами зрения, с по-разному проставленными акцентами. Как будто у Хаксли поменялся соцзаказ и он увидел ту же модель глазами не дикаря-шексперианца, а правителя Мустафы Монда или несколько осовремененного Инквизитора Достоевского. В романе 1932 года молодой писатель преисполнен желчной иронии по отношению к инфантильным обывателям будущего мира, в романе 1962 года он серьезен и изобретателен, для того чтобы его буддистские и трансгуманистические идеи как-то «срослись» между собой, и строит образ близкой к природе, склонной к ненасилию и одухотворенно медитирующей социальной среды «идеального» общества. На поверку герои этого общества тоже инфантильны – они с радостью погружаются в наркотический транс, надеясь открыть в нем новые горизонты мироздания и получить ответы на сложные вопросы бытия. Галлюцинаторное удовлетворение заменяет для них высшие чувства и смыслы. Иллюзорность мечты позднего Хаксли предвосхищает иллюзии, легшие в основу движения хиппи и психоделической контркультуры (сам термин «психоделика», кстати говоря, родился в ходе переписки Хаксли с психиатром Х. Осмондом)[35].

Помимо чисто литературных и философских влияний необходимо упомянуть и об Институте Эсален в Калифорнии, созданном как раз в 1962 году и воспроизводившим многие черты общества «Пала» Хаксли. Руководили этим лагерем-коммуной лидеры Движения за развитие человеческого потенциала, одним из главных идеологов которого был сам Хаксли. Через этот лагерь за всю его историю прошло более 300 тысяч человек, посещавших семинары и практические занятия восточных гуру, различных целителей, оккультистов, авторитетов гештальт-терапии, медитации, биоэнергетики, «измененных состояний сознания» и т.д. В 60-е годы в Институте Эсален активно практиковалось употребление ЛСД в терапевтических и «духовно-развивающих» целях. В этом смысле роман «Остров» явился не просто очередной утопией, но стоял у истоков духовно-политического и коммерческого проекта, ставшего одним из двигателей революции 1968 года, культурной революции рок-н-ролла и очагом зарождения и развития различных течений Нью Эйджа. Кураторы данного проекта, говоря о его назначении, употребляли и такое понятие, как разработка «психотронного оружия»[36].

Если говорить о сегодняшнем самосознании западной транснациональной элиты, то в целом можно констатировать, что она уже вступила на путь «полинейзации» по Стенту или «паланейзации» по Хаксли. Тем не менее, проблема угрозы деградации осознается. Это осознание пытаются погасить через благодушное упование на радикальный переход цивилизации к состоянию невиданной свободы. Автор книги «Посткапитализм» Пол Мэйсон в недавней статье в The Guardian признает: «Миллионы людей начинают понимать, что им продали мечту, которая в реальности неосуществима. Они отвечают гневом — и отступают к национальным формам капитализма, которые лишь раздирают мир на части. Наблюдать за всем этим — от левых фракций в Греции, выступающих за выход из ЕС, до американских крайне правых изоляционистов, — это как видеть воочию кошмары, которые снились нам во время долгового кризиса 2008 года». Но в той же статье он неоднократно апеллирует к надеждам на светлое «посткапиталистическое» будущее, в котором, как он надеется, примерно к 2075 году произойдет полный переворот в гендерных отношениях, в области сексуальности или здоровья. «Мы живем в мире, где позволено заключать брак гомосексуалам, в котором контрацепция за 50 лет сделала среднюю женщину из рабочего класса более свободной, чем воображали самые главные вольнодумцы начала XX века. Почему же нам так трудно вообразить полную экономическую свободу? Почему бы нам не представить себе и картину идеальной жизни, основанной на изобилии информации, не встроенном в иерархию труде и на разрыве связи между трудом и зарплатой?» Иными словами, торговля «мечтой» продолжается – от этого бизнеса так нелегко отказаться!

Мы видим, что манипуляция общественным сознанием в корне своем имеет игру с идеей счастья. Подмена прогресса человечества его деградацией осуществляется через подмену модели счастья. Об этом еще в 1912 году писал выдающийся русско-американский социолог Питирим Сорокин: «Можно ли вполне исключить принцип счастья из формулы прогресса? Можно ли считать прогрессом какой бы то ни было из указанных принципов, если он прямо или косвенно ведет к уменьшению счастья и к увеличению страданий? Очевидно, нет. (…) Нейтральные формулы прогресса лишь объективный способ оценки субъективного принципа счастья»[37].

Таким образом, режиссеры постиндустриального сдвига парадигмы потянули за «ключевое звено» – они прекрасно поняли, что направить развитие в иное русло сможет лишь тот, кто овладеет пространством сказки и мифа, дающих человеку представление о счастье. Став сказочниками и законодателями мифа о счастье, торгуя мечтой миллиардов, они могут произвольно менять общество и насылать забвение по поводу всевозможных альтернатив, всех вариантов «иного счастья», в том числе и успешно камуфлировать объективно происходящую социальную и культурную деградацию преобразуемых обществ.

Тоска, унынья плод, тираня скорбный дух,

Размеры страшные бессмертья примет вдруг…

Шарль Бодлер

Реконструкция того мироощущения, которое скрывается за глобальным сдвигом парадигмы развития (точнее, сдвигом к антиразвитию), осложняется тем, что субъекты этой деградации очевидно представляют собой по отношению к современной западной цивилизации эзотерическое ядро, содержание которого может не только в деталях, но и в самых принципиальных вопросах радикально отличаться от ментальности массового западного обывателя[38]. Тем не менее, если судить по плодам их деятельности, многое проясняется.

Из отечественных мыслителей-футурологов наиболее глубокие прогнозы на развитие западного духовного взгляда на мир предложил родоначальник русского космизма Николай Федоров. Мир, к которому, согласно Федорову, должна скатиться современная технократичсекая цивилизация, не сумевшая удержать высокий потенциал христианства, он образно назвал «анти-пасхой», или «контр-пасхой». Это будет, по выражению Федорова, «победа порнократии, т.е. скотской и зверской страсти, прикрытой культурною фальсификацией, это — анти-, или контр-пасха, бессознательное естественное дело, переходящее в противоестественное»[39]. Построения Федорова оформляются на фоне его идеи о высшей миссии человечества – развития науки, философии и религии современного мира в направлении овладения слепыми природными силами, развития в человечестве сил солидарности и сострадания, в том числе сострадания поколениям отцов, и приближение к сверхзадаче человека – победе над смертью через воскрешение умерших предков.

Мир «Анти-пасхи» у Федорова — это в первую очередь городская цивилизация: «город, который и есть создание бродяг, не помнящих родства, т.е. блудных сынов». Это цивилизация сынов, «забывших отцов», цивилизация индустриальная и технократическая, торговая и материалистическая. В основе ее лежит модель «всемирной выставки», учреждения, только в себе одной признающего жизнь, канонизирующего настоящее мгновение. В этой цивилизации, которую сегодня назвали бы глобализацией, завершается то «поглощение новыми народами старых, сопровождаемое, конечно, болью и страданиями, поглощение старого поколения молодым, последующими предыдущих, сынами отцов», которое «и есть самое великое зло, сама смерть»[40]. Результатом развития этой цивилизации становится особый антропологический тип – «животное горожанин», полностью сосредоточенное на эгоцентрических целях.

Логика Федорова по-своему неумолима и прозорлива: он видит связь между урбанистическим образом жизни, индустриализмом, милитаризмом, социализмом как реакцией на неравенство, увлекающей человечество на путь «обогащения всех», то есть к материальному благосостоянию как приоритетной цели жизни. При этом Федоров идет гораздо дальше – он увязывает этот комплекс современного антропологического вырождения и смешения с мальтузианским испугом перед угрозой перенаселения земли и приходит к выводу, что человечество постарается отменить и рождение, и смерть, остановить природный цикл человеческого бытия. В отличие от идеала сострадания и воскрешения отцов, коренящегося в христианстве, здесь Федоров видит антиидеал бесконечного продления данной жизни, обессмертивания человека как он есть, – в состоянии социального атома, оторванности от рода, от братьев, от Бога. Можно сказать, что человек-как-он-есть в его желаемом бессмертии представляется этому извращенному западному сознанию как «вечная разумная машина» – в идеале уже не биологическая, а нанотехнологическая[41]. По выражению современных трансгуманистов, «живое – это просто очень сложное неживое, а разумное – просто очень сложное неразумное».

Вчитаемся в пророчества Федорова: «Половое чувство, или похоть, создав бездетный брак, вытеснит тогда любовь и к отцам, и к детям. Если это существо, которое не будет даже рождать, а будет лишь умерщвлять, достигнет искусства добывать питательные и другие сырые вещества фабричным путем, которое (т.е. такое искусство добывания) также обратится в бессознательную технику, тогда это животное — горожанин — сделается самым противоестественным произведением природы. Что же тогда сделает с животными и растениями, ставшими ненужными, это животное, вытеснившее предков, не пощадившее своих собственных потомков?! Не щадя никого, этот животный человек, или горожанин, очень будет дорожить собственным существованием, и наибольшее его продолжение сделает своею задачею, уничтожив все, что может грозить ему хотя бы малейшею опасностью». В этом пункте Федоров уточняет, что предпосылки эгоцентрического прочтения идеи бессмертия как бесконечного продления текущего состояния, увековечивания посюсторонней жизни, можно отыскать у крупнейших мыслителей Нового времени, таких как Декарт и Кондорсе: «Вообще для философов, исходящих из познания самого себя, противно воскрешение и любезно продление настоящего»[42].

Мир Анти-пасхи, выражаясь современными терминами, – это мир дошедших до предела потребителей, маньяков собственной сексуальности, вечных кидалтов, не желающих взрослеть, стареющих инфантилов (у Федорова это называется «увековечивание несовершеннолетия»), наконец, это мир «чайлд-фри», ставящих собственную жизнь неизмеримо выше интересов нерожденных или абортированных детей, которые воспринимаются не как смысл и радость бытия в любви, а как конкуренты за те блага, которые бездетное «животное горожанин» может потребить сам.

«Это поколение, отрекшееся от сыновства и отечества, – пророчествует далее Федоров, – истребив огнем кладбища, разрушив, не оставив камня на камне от храмов, назначив страшные наказания за всякое напоминание об отцах и матерях, которые дали им жизнь, не спросив их согласия. Люди этого поколения обратят в храмы два рода домов терпимости, признают, что не естественное лишь, но и противоестественное non est pudendum [лат. – не постыдно], возведут пороки в добродетели». Федоров полагает, что ожесточение этой цивилизации не остановится на потребительстве, забавах, играх и пацифизме как его временных и случайных состояниях, не ограничится отречением от предков и потомков через искусственно бездетный брак, но будет безоглядно предаваться «крайним формам скотских оргий на могилах отцов», а затем и «зверскому истреблению друг друга». (Сегодня мы видим, что пацифизм и склонность к самому жестокому уничтожению себе подобных в искусственно спровоцированных войнах – две стороны одной медали современной «гуманистически-мизантропической» ментальности Запада.) Наконец, «самое последнее и величайшее зло», как полагает Федоров, – люди этого поколения устремятся «в нирвану, произведение злой нетовщины, — таков плод отречения от дела воскрешения»[43]. (Здесь Федоров из 1902 года посылает недвусмысленный привет в 1962 год Олдосу Хаксли с его соединением духовных практик Востока и Запада в романе «Остров».)

Чрезвычайно чутким и доказательным выглядит тезис русского мыслителя о конечной цели этого «постчеловеческого» существа как переходу к «дурной бесконечности» собственного индивидуального бессмертия. В то же время эта конечная цель в силу собственной метафизической пустоты оказывается своеобразным вызовом со стороны постчеловечества самому себе, что красноречиво изображено в поэтических строках Шарля Бодлера, вынесенных в эпиграф настоящей главы.

Пустота и тоска этого бессмертия содержат в себе нечто пугающее. Перспективы «постчеловеческого» существования содержат зримые черты «бессмертной мертвечины» и абсурда. Еще один замечательный русский мыслитель, Виктор Несмелов, в своей книге «Наука о человеке» пишет по этому поводу: «Послужит ли Вечная жизнь действительно во спасение людям или же она явится для них жизнию в погибель – это всецело будет зависеть от того, какими люди войдут в нее. Кто может сделаться чистым от греха и найдет в себе способность и силу жить духовной жизнью чистого Ангела, того, несомненно, обрадует вечность как условие непрерывного развития нравственных сил, как возможность действительного воплощения нравственных идеалов жизни. Кто же поработил себя власти земли, о земле только думает, и землею живет, и не допускает ничего, что выходит за пределы земли, того вечность будущей жизни, скорее всего, конечно, поразит чувством ужаса, так как она представится ему непрерывным отрицанием желательных для него условий жизни»[44].

Иными словами, мир Анти-пасхи обращается неким подобием ада, а вовсе не рая, и пафосом этого мира может оказаться не радость бесконечного самопознания и саморазвития, но трагедия тоски с жаждой эвтаназии, добровольного ухода из жизни, а может быть, даже и ухода ожесточенного, исполненного ненависти к жизни и всему живому, когда уходящий пожелает как следует «хлопнуть дверью», – то есть захватить вместе с собой в небытие и всех остальных.

Тем не менее, сегодня речь идет не о суициде глобальной цивилизации, но о стремлении ее к тотальному господству. Сегодня глобальные элиты находятся в положении безответственных юнцов, заигравшихся в собственные иллюзии и устроивших наркотическое барбекю на грани исторической бездны, эпохи хаоса и неопределенности. Согласно одному из их духовных отцов Карлу Попперу, они готовы «продолжать двигаться в неизвестность, неопределенность и опасность» с наивным оптимизмом и верой в собственное избранничество. Однако, должны найтись силы, которые смогут их отрезвить и остановить.

Если вернуться от философских реконструкций к злобе дня, то мы увидим, что момент истины неумолимо приближается. В США в 2015 году мы наблюдаем нечто вроде поворотного момента, когда закулисные течения, управляющие элитами, продемонстрировали свое слияние в единый поток, в котором вчера еще значимые различия между «партиями» и «крыльями» утрачивают свою остроту – и за этими различиями показывается лик некоей более высокой сущности. «Мелочи» становятся несущественными, когда на кону стоит судьба глобального проекта.

Иначе трудно понять, к примеру, как сочетается форсированное развитие сланцевого газа с пресловутым сокращением выбросов предположительно пагубного естественного биологического метаболита – углекислоты. Или другой пример: трудно понять, как с точки зрения Пентагона воинские порядки и уставы сочетаются со снятием всех и всяческих ограничений на нетрадиционную сексуальную идентификацию. Апофеоз «сочетания несочетаемого» приходится на июнь 2015 года, на протяжении которого большинство конгресса одобрило исключительное право президента на форсирование Трансатлантического и Транстихоокеанского партнерств (что означает рост производства в США и управление союзными странами посредством экспорта сланцевых углеводородов)[45], и решение Верховного суда США о признании «нетрадиционных» браков конституционными[46].

До момента принятия этих двух решений (т.е. до 24—26 июня 2015 года) две политические суперсилы США отстаивали конкурирующие повестки дня, каждая из которых явилась продуктом трансформации консервативной и либеральной идей (в сугубо американском понимании) в постиндустриальную эру. См. Табл. 1.

Таблица 1

Триумф «двух мыслей в одной голове» (в первом случае республиканской, во второй – демократической) 24—26 июня – отнюдь не результат межпартийного консенсуса, несмотря на множество механизмов, обеспечивающих партийное согласование принятия решений. Поскольку первое решение достигнуто администрацией через законодательную ветвь, где республиканцы составляют большинство, а вторая – через судебную, где все наоборот; в первом случае поставлена перед фактом одна партия, во втором – другая.

Практика верховного суда США основана на самом архаичном в мире прецедентном праве (common law), а решения при этом принимаются простым большинством, т.е. орган из 9 человек может навязать всей нации суждение, приравненное (в данном случае) к конституционной норме, так как функция верховного суда состоит в трактовке тех или иных случаев по частным или корпоративным искам применительно к конституции. Не менее важное обстоятельство, относящееся уже к традиции, а не к писаному праву: в стране, где ни одна из церквей не имеет особого общественного или правового статуса, конституция имеет свойства религиозного текста, а Верховные Судьи (Justices. в отличие от judges) – функции толкователей, т.е. аналог жреческого совета. Когда же на основании подобного решения, принятого большинством в один голос, глава государства провозглашает намерение внедрять его и в других цивилизациях, то речь идет уже об абсолютно произвольном присвоении (узурпации) национального консенсуса, вразрез с конституционными правами той же нации. Однако правовой инстанции, которая могла бы признать незаконной подобную узурпацию, не существует, как и статей международного права – касательно вмешательства в дела других цивилизаций.

В американском обиходе как отношение к правам меньшинств, так и трактовка отношений между человеком и природой считается идеологическим вопросом. Это вопрос не о каких-то разногласиях в элите или в обществе – это вопрос о приоритете того, что принято называть «прогрессивным», «продвинутым», «перспективным», тем, чему историей как будто гарантирован успех.

Соответственно, разделяющая этот набор ценностей доля населения воспринимает решение верховного суда как торжество «продвинутых» представлений, отождествляемых с американским лидерством. К тому же «прогрессистскому» набору относится право женщины на умерщвление плода (политкорректный эвфемизм – «право на выбор»). Тем же правом на выбор обосновывается толерантность к ряду религиозных культов, где предметом поклонения является Сатана (эвфемизм – «викканские вероисповедания»)[47]. То же относится к восприятию СПИДа: «прогрессистский» императив – их всемерная интеграция в общество (понятийная замена-эвфемизм – «недискриминация»).

Перечисленные приоритеты, взятые по отдельности, вызвали бы отторжение широкой аудитории ввиду слишком явно пронизывающего их духа мертвечины. Однако они преподносятся как «бесплатная нагрузка» к другим императивам – внешне невинным и привлекательным для поколения с «клиповым мышлением»[48]. А именно:

· антимонополизм в экономике (на практике критика не касается таких высокомонополизированных секторов, как игорный бизнес, морской транспорт, продовольственный ритейл, и фокусируется преимущественно на крупной энергетике, химии, металлургии, леспроме);

· свобода информации (на практике – возведение в культ IT-технологий вместе с производителями-монополистами этого сектора);

· чистота окружающей среды (на практике – такой же выборочный лоббизм производителей ВИЭ и того же IT-сектора, благо электроника заменяет бумагу);

· поддержка узкого сектора биотехнологий, связанных с применением стволовых клеток (применение культа «безотходности» в промышленности к абортивному «материалу»).

В декабре 2011 года, когда из номинационного республиканского списка отсеялись (добровольно-принудительно) все социальные консерваторы, Билл Кристол в Weekly Standard выразил удовлетворение тем, что двое из трех оставшихся кандидатов – Митт Ромни и Ньют-Гингрич, – соответствуют «подлинно консервативному» (т.е. неоконсервативному) набору приоритетов, а именно оба они: а) сторонники американской исключительности, б) глубоко симпатизируют армии и военному слою, в) поддерживают Израиль.

Все прочие идеологические вопросы были признаны второстепенными, а третий из оставшихся кандидатов, Рон Пол, – «негодным».

В 2009—2014-м изоляционистское направление, олицетворяемое Роном Полом и кругом последовательных либертарианцев, неоднократно проявило себя как значимая и серьезная сила. Однако тот же верховный суд, тремя решениями от 2010 года снявший ограничения на финансирование кандидатских предвыборных комитетов, отдал номинационный процесс на откуп крупнейшим спонсорам (мегадонорам). В итоге к лету 2015 года даже те американские президентские кандидаты, которые продолжали вслух придерживаться изоляционистской позиции, «держали в уме» пожелания лиц, «в карман» к которым попали.

Помимо этого, уже в 2012—2013 годах управляемость межпартийного соперничества эффективно достигалась не только наличием надпартийных институтов («классических» и новейших), но и консенсусом двух направлений по ряду ключевых параметров (см. Табл. 2).

Таблица 2

Таким образом, мы видим существенное слияние двух элитарных мировоззренческих потоков, за которыми просматривается синтез (или попытка синтеза) некоей новой, еще невиданной доселе, американской национальной идеологии. (Американской на словах – на деле, конечно, транснациональной и имеющей источником своего происхождения закрытые клубы мировой верхушки.) В целом эта идеология является новым изощренным вариантом социал-дарвинизма, в котором англо-американскому миру отведена роль глобального «высшего хищника» – управляющего «мультикультурным человеческим зоопарком».

В период международного финансового кризиса конкурирующие идеологические подходы сходились:

а) в политической философии – в приоритете сокращения народонаселения мира;

б) во внешнеполитической стратегии – в предотвращении создания многополярного мира;

в) в практике экономического управления – в решении финансовых проблем США за счет всех остальных государств мира, включая исторических союзников;

г) в практике военной политики – в применении IT-поколения 2.0 к геопространственной разведке, киберразведке и беспилотной авиации;

д) в практике информационно-психологических операций – в преобладании дискредитационно-конфискационного инструментария.

Проект глобальной деградации именно сейчас входит в решающую фазу – либо он будет выведен на свет и дискредитирован, либо, через развязывание многоочаговой мировой войны и хаоса, он попытается столкнуть незападный мир в разруху и упадок, и воспользуется этим для утверждения своих грез и приближения своего торжества[49]. Задача всех людей доброй воли, всех неравнодушных людей сегодня – найти способы, чтобы поставить Запад, стремящийся ныне к «трансатлантическому» объединению, перед фактом реального тупика (dead end) их цивилизационного проекта. На самом Западе должны найтись силы, которые не признают этот проект глобальной деградации законным и встанут на сторону остальной части человечества, а значит и всего Человечества