Первый космонавт Донбасса

15 апреля 2016 года исполнилось бы девяносто пять лет со дня рождения Георгия Берегового — человека удивительной и героической судьбы, первого донбассовца, шагнувшего в звёздные миры. Благодаря ему, космический корабль «Союз» стал верной и надёжной «рабочей лошадкой» не только отечественной, но и мировой космонавтики, о чём свидетельствуют более сотни запусков, из которых неудачи можно пересчитать по пальцам. За полтора десятилетия его руководства Центром подготовки космонавтов, были заложены основы опережающего развития пилотируемого освоения околоземного пространства.

Многие моменты из биографии Георгия Берегового можно считать своего рода рекордами. Например, более ранней даты рождения не было ни у кого из покорителей Вселенной. Он — единственный, кто полетел в космос, уже будучи Героем Советского Союза. И, наконец, он был на полтора года старше страны, под флагом которой полетел в космос: до 30 декабря 1922 года советские республики были независимыми государствами. К сожалению, последний факт Украина старалась игнорировать: советских космонавтов Киев своими не считал, отдавая предпочтение малозначительной миссии Леонида Каденюка на американском «Шаттле».

Осенью 2008 года мне, как московскому собкору «Донецкого кряжа», довелось готовить большую подборку материалов к сорокалетию со дня полёта Георгия Берегового в космос. Сегодня, спустя семь с половиной лет, представляю выдержки из журналистских блокнотов, где о первом космонавте Донбасса рассказывают его брат Михаил и сын Виктор Береговые, а также его коллеги — лётчик-космонавт Пётр Климук и ветеран Центра подготовки космонавтов Юрий Никитин.

Михаил Береговой:

— Я Георгия по-настоящему любил и преклонялся перед ним. Нас было три брата: старший Виктор, — лётчик и парашютист, средний — я, и Жора — младший. Как всегда, младшие дети — самые любимые, но эта любовь была не в ущерб нам, старшим: семья у нас очень дружная.

Георгий был очень честным в своих поступках, целеустремлённым, увлекающимся, отзывчивым на складывающиеся в жизни обстоятельства, открытым — никакого двойного дна. Романтизм был присущ ему: любил Есенина, Джека Лондона, журнал «Вокруг света».

Учился неплохо, хоть и дружил с мальчишками, но влиянию улицы не поддавался: жил со своей идеей и осуществлял её. Хотел бы подчеркнуть целеустремлённость, настойчивость, чёткое представление о том, чего хочешь. Небо стало мечтой его жизни. Насколько он был заражён ей — приведу один пример. Наша семья в те голодные времена имела маленький участок под Корсунем, в одиннадцати километрах от дома. Мы помогали родителям как могли. Как-то раз после работы на участке возвращались домой, прилегли отдохнуть на откосе железнодорожной насыпи. В это время над нами пролетал самолёт Р-5. Я посмотрел на Георгия — и увидел, как глаза сверкают! Спустя много лет я спросил у него: «Ты помнишь этот эпизод?» Он ответил: «Всю жизнь помнил, и сейчас помню!»

В школе, где учился Георгий, ремесленная подготовка в программу не входила, а там, где я учился — она была. Я очень любил столярное дело, каждый день оставался в мастерской после занятий. Наш преподаватель Фёдор Николаевич Кемарский был мастером высшего класса и в своё время делал опоки — деревянные модели для литья. К нам часто приходил Георгий, тренировался, набирался опыта работы с деревом. Это ему пригодилось в авиамодельном кружке, где он не только занимался, но и вёл его: считал необходимым своими руками войти в секреты воздухоплавательных аппаратов.

Летом Георгий выезжал в Волноваху, где располагалась планёрная школа, там старший брат Виктор работал инструктором. После школы стал курсантом Енакиевского аэроклуба. Но тут была одна трудность: в те времена предпочтение отдавалось выходцам из рабочих и рабочим, а отец у нас — служащий. Поэтому Георгий пошёл работать на завод, а в 1938 году он поступил в Ворошиловградское авиационное училище.

— Насколько велико в выборе профессии оказалось влияние Вашего старшего брата Виктора?

— У Виктора было два увлечения — радио и авиация. Он после окончания ФЗО решил продолжить своё образование, поехал в Киев поступать в радиотехнический техникум, но неудачно: в общежитии мест не было, стипендия маленькая, сын служащего — второй сорт.

Единственное, что привёз из Киева — детекторный приёмник, до сих пор стоит в глазах блестящее покрытие его деревянного корпуса. Помню, как делали мачту для антенны. На заброшенном заводе нашли поперечину необходимой длины, там, где она была тонкой, оторвать было легко, а вот когда отдирали толстую часть — скрип стоял сильный. Оторвали, взвалили на себя, притащили, поставили, слушали «тарелку».

Это зарядило меня особым отношением к радиоделу: я пошёл по этой линии, хотя поначалу тоже сорвался на поступлении в Одесский политехнический институт. Экзамены сдал успешно, но как сын служащего шёл по отдельному конкурсу, а там было четырнадцать человек на место. Пришлось поступить в радиотехническое военное училище

Смерть Виктора стала трагедией для нашей семьи, всю жизнь сопровождавшей нас. До самого октября 1937 года никаких претензий к нему не было, он к тому времени был ведущим офицером челябинского аэроклуба. Но после письма Сталина о том, что «НКВД слабо вскрывает антиправительственные организации», его арестовали, и через три месяца он погиб.

Эта трагедия не отбила у Георгия стремления к авиации, наоборот он решил во что бы то ни стало стать лётчиком: по характеру был, как писал Маяковский — «Светить, и никаких гвоздей!», и всю жизнь оставался верным этому принципу. Когда Георгий окончил аэроклуб, ему надо было выпускаться, а трагедия уже случилась, отец пошёл к начальнику клуба и спросил, как быть. Тот говорит: «Давайте пошлём запрос в Челябинск». Не побоялись, послали запрос. Пришёл ответ: «Выпускайте». Никаких последующих преследований нашей семьи не было, в 50-х годах Виктора реабилитировали, мы с Георгием в его память назвали своих сыновей.

— Георгий Тимофеевич начал Великую Отечественную войну в звании сержанта. С чем это связано?

— Дело в том, что маршал Тимошенко, будучи наркомом обороны, издал приказ, чтобы из авиационных училищ выпускали в звании сержанта, так как самый главный элемент — практическая подготовка — был слабоват. После выпуска Георгия направили в Петровское, есть такое место на Волге, для переучивания. Изначально он готовился для пилотирования бомбардировщика, там его подготовили к управлению легендарным штурмовиком Ил-2. Тогда штурмовая авиация была самая востребованная, её роль была одной из решающих в победе в войне.

Оттуда он попал на фронт, совершил 186 вылетов, стал Героем Советского Союза. Три раза был сбит, горел в самолёте. Особенно мне запомнился его рассказ, как он выбросился из горящего самолёта на парашюте, попал на нейтральную полосу и старшина пехоты под огнём  вывез на «Виллисе» его вместе со стрелком, у которого обгорели ноги.

— После войны были испытательная работа и полёт в космос…

— Вы немного найдёте таких, кто освоил приземный воздух на штурмовике, самые большие высоты на истребителе, и, наконец — космос, как говорится — взял три высоты… Авиация требует от человека честности в отношении к своей специальности, эта профессия не терпит верхоглядства. Здесь надо учесть всё, что можешь, и поступить так, как должен: лётчик-испытатель обязан привезти с собой правильную оценку действий на этом самолёте. Помню, как брата за овладение мастерством вывода самолёта новой конструкции из «штопора» титуловали не иначе как «Господин «штопор». Этот же профессионализм понадобился ему и при испытании «Союза». После гибели Комарова доверить управление доработанным кораблём нужно было человеку с опытом испытательной работы, чтобы учесть все нюансы. Георгий Тимофеевич сам говорил, что риска в космосе больше: истребитель можно покинуть, а на космическом корабле катапульты нет. Но понимал, что если не он, то кто?

Виктор Береговой:

— Самые первые детские воспоминания — отец дома очень много чего мастерил. Помню однажды поехали в Москву, и на площади Дзержинского (ныне — Лубянская площадь — Прим. авт.) нас «догоняет» таксист. По приезду домой отец говорит: «Пойдём, поможешь!» Выкатываем машину из гаража, кузов сзади сильно вмят. Сняли номер, в багажник положили брус, через отверстие протянули трос, привязали к дереву. Осторожно вытянули кузов, потом чуть-чуть подрихтовали — так и починили машину. С одной стороны, подход к выбору решения своеобразный, с другой — понимаю, что отец был совершенно прав. Спустя много лет, уже будучи преподавателем, я дал почитать отцу одну из своих работ, и он указал, что если кое-какие моменты поменять местами — будет лучше: с точки зрения методиста своим умением разложить на составляющие причинно-следственную связь и найти путь решения — он был очень сильным.

Увлечений у отца было два: киносъёмка и путешествия. Редко удавалось совместить одно с другим: это было связано с условиями работы как лётчика испытателя, но всё равно свободное время старались проводить вместе.
— Часто ли Георгий Тимофеевич рассказывал Вам о войне?

— Про войну отец вспоминал очень выборочно, не любил сильно вдаваться в подробности. Рассказывал, например, что у стрелка-радиста, сидевшего сзади, на пулемёте стоял ограничитель, дабы очередью случайно нельзя было задеть киль. Образовывалась мёртвая зона, и немцы это вскоре поняли. Наши экипажи начали самовольно снимать этот ограничитель, так и прилетали домой на полуметре хвостового оперения, но и «мессеры» после этого перестали со спины нападать. За это лётчиков, конечно, ругали, но не очень: с одной стороны, инструкции нарушать нельзя, но с другой — не допустили потери боевой машины и экипажа.

Ил-2 — машина с хорошей курсовой устойчивостью, отец рассказывал: «Идём с задания, перевалили линию фронта, ставим машины крылом к крылу с интервалом два метра, ручку управления зажимаем ногами — и машем друг другу…» Конечно, так нельзя летать, это — нарушение боевого устава, но, с другой стороны, это — показатель мастерства.

Зато любил вспоминать, как они веселились после боевых вылетов: «Придёшь, гимнастёрку переоденешь, потому, что она мокрая, сапоги начистишь — и в лесок на танцы…» А веселиться в нашем роду всегда умели, мы стараемся в этом брать с пример с родителей и подтягиваться до их уровня. Недавно, например, ездил с коллегами в Кубинку на день танкиста. Посмотрели технику, после чего устроили небольшой пикник. С нами был студент, он сказал: «Если я кому это расскажу — никто не поверит, что вы, старые дядьки, так гуляете: спиртного почти не пьёте, зато как веселитесь!»

— Работа лётчика-испытателя — это всегда риск…

— Испытания авиации — это кровь, ей написаны все лётные наставления. Отец как-то говорил: «Когда я приехал на Чкаловский — было только две могилы, когда уезжал в 1966 оттуда — на кладбище уже не хоронили…» Помню, что когда плохая погода — у всех в городке настроение хорошее. Но если в лётную погоду полдня не было слышно звука двигателей, прекращались полёты — все начинали нервничать.

Отец вспоминал, что их начальник — известный лётчик Стефановский перед посадкой заставлял молодых пилотов выключать двигатель, садиться на неработающем моторе. И говорил: рано или поздно вам это потребуется. У отца так однажды и получилось: из-за отказа двигателя пришлось садиться на соседнем аэродроме.

Рассказывал случай, когда у него в самолёте катапульта просела. Это сейчас катапультные кресла позволяют остаться лётчику в живых даже если воспользоваться ими при нулевой скорости и высоте. А тогда была минимальная высота, меньше которой катапультироваться было бесполезно: парашют не откроется. А кресло было такое, что если оно просело, то неизвестно, выдернута ли запасная чека или нет. И если она оказывалась выдернута, то при касании бетонки мог сработать заряд катапульты…
— Потом были Звёздный Городок, полёт на «Союзе-3» и руководство Центром подготовки космонавтов…

— В Звёздный мы переехали 8 марта 1966 года, отец до конца своих дней жил там. Больше всего седины ему добавил пост начальника ЦПК: до полёта в космос у отца седых волос на голове было немного. Постоянные звонки, приходилось решать самые неразрешимые задачи. Один из сослуживцев об отце вспоминает так: «Он одновременно обладал мягкостью человека и жёсткостью командира».
— Вы тоже связали свою судьбу с освоением космоса…

— У меня выбора не было: все дети, которые жили на Чкаловской, имели только два пути — или лётное училище, или авиационные институты. Судьба распорядилась так, что для лётчика я оказался слишком высоким, даже в аэроклуб не взяли: тогда были сильные ограничения по росту, пришлось идти в МАИ. После окончания предложили остаться на кафедре, где много лет занимаюсь вопросами внекорабельной деятельности космонавтов.

Пётр Климук:

— Горжусь тем, что знал этого человека и работал с ним! Много лет я был его первым заместителем — начальником политотдела, мы вместе решали вопросы, отдыхали, дружили семьями. Когда познакомились в 1965 году, я ещё только на ноги становился, тогда мы были на больших расстояниях: я — лейтенантом, Георгий Тимофеевич — полковником, при мне он стал дважды Героем.

В конце 1977 года меня назначили начальником политотодела ЦПК. Вначале немного побаивался Георгия Тимофеевича, но через месяц-другой между нами сложились самые близкие отношения, даже не ощущал разницы в возрасте, хотя он на двадцать один год старше меня. У нас кабинеты были напротив, мы заходили друг к другу без стука.

Работать с ним было — одно удовольствие: он мог быстро сориентироваться, что-то сделать. Справедливый, строгий и принципиальный. Не жадничал. Постоянно занимался делами, был и среди людей, и на виду у всех. Это был заряд бодрости и силы, чем он нас всех заряжал.

Мне доводилось заниматься не только политическими делами, но и хозяйственными: все вопросы проходили через нас. Центру подготовки космонавтов, откровенно говоря, повезло: Георгий Тимофеевич очень много сделал для его развития: большинство зданий в Звёздном было построено при нём. Очень коммуникабельный: мог с любым начальником договориться, начиная от Брежнева, был знаком со многими министрами, с руководством Госплана СССР. Это были годы расцвета советской космонавтики, тогда выделялись большие средства на космос.

— Чем Вам запомнился Георгий Тимофеевич как личность?

— У Георгия Тимофеевича всё было личностным. Внешне — очень красивый человек. С ним всегда было интересно: мог и спеть, и прочесть стихи — способен был на всё, столько всего в него было заложено! Когда рассказывал о космосе — мог поведать в деталях, как говорят по-украински — «смачно», и с точки зрения науки — очень грамотно.

— В прессе часто говорят о неудачах полёта «Союза-3»…

— Никогда нельзя обвинять того, кто работает в экстремальных условиях: там надо решать за доли секунды то, что обдумываешь годами! Это был фактически первый полёт на «Союзе», крайне тяжёлый: даже тренажёр не во всём соответствовал реальному кораблю. Но на базе именно этого полёта впоследствии решили множество проблем. Я сам трижды был на орбите, и каждый раз возникали сложности, а всё изучить так, чтобы предвидеть — невозможно. Испытатель от обычного человека отличается тем, что ему даётся малый промежуток времени на то чтобы сохранить и технику, и человеческую жизнь, на его долю выпадает масса трудностей: не всегда знаешь, что тебе техника выдаст, бывают моменты — на пустяке можно попасться. Когда испытатель делает что-то, пусть неудачно, то уже другим понятно, что случилось, как на это реагировать, и самое главное — что предпринять.

Юрий Никитин:

— Георгия Тимофеевича знал с 1945 года. Когда его встретил, это был молодой красивый капитан, Герой Советского Союза, отличный лётчик. После окончания войны неугомонному Береговому в полку делать было нечего, он оббил все пороги, чтобы попасть в НИИ ВВС на испытательную работу. Там он стал одним из лучших испытателей авиационной техники, занимался не только испытаниями, но и изучением поведения самолётов в различных ситуациях.

В 1964 году он пришёл в Центр подготовки космонавтов, с этого времени мы были вместе. Поначалу в ЦПК Георгию Тимофеевичу пришлось довольно тяжело, пришлось налаживать отношения: Береговой был в возрасте, все космонавты были намного моложе, в нём они видели своего соперника.

Кроме того, его подготовка проходила в более сжатые сроки, чем у остальных космонавтов, начальник Берегового Николай Каманин так и сказал мне: «Учти, он должен за короткое время нагнать тех, кто здесь занимается не один год!» С его усидчивостью и упорством он с этой задачей быстро справился: работал Георгий Тимофеевич очень напряжённо, занятия шли целый день, без выходных и отпусков с утра и до полуночи. С ним было очень тяжело заниматься: он по натуре очень пытливый человек. Его принцип: если взялся за дело — изучить досконально, чтобы быть не дилетантом, а активным участником.

Практически все наши занятия проходили в спорах: он отстаивал свою точку зрения. Я ему говорю, что система работает именно так. Георгий Тимофеевич мне: «А почему так? А может вот так будет лучше?»

На сдаче экзаменов Георгий Тимофеевич получил «тройку» по управлению космическим кораблём, за что я получил мощнейший нагоняй: «Как? Летчик испытатель, и хуже управляет кораблём, чем тот же Феоктистов?» Отвечаю: «Феоктистов — разработчик этой системы, а она существенно отличается от той, что на самолёте. Вот маленькая ручка, вы ей отправляете корабль влево, вправо, вверх, вниз. А Георгий Тимофеевич привык работать в самолёте — потянул штурвал на себя — кабрирование, от себя — пикирование, вправо-влево — крен. У него, естественно, эти навыки утвердились.» — «Твоя задача сделать так, чтобы он был лучше Феоктистова!» И он в короткое время сумел перебороть в себе этот навык, и блестяще сдал экзамены.

Если говорить о подготовке к полёту — здесь было немало драматических ситуаций. Мы прилетели на Байконур. Один из важнейших моментов в подготовке полёта — центровка в кресле: при баллистическом спуске, когда действуют высокие перегрузки, центр тяжести космонавта должен находиться на строго определённом расстоянии от кресла. Георгий Тимофеевич был весьма внушительных размеров, поэтому у него центр тяжести не совпал с центром тяжести кресла. А у Волынова, его дублёра, всё было хорошо. На совещании было объявлено, что Берегового надо снимать с полёта, ставить Волынова. Я понёсся к Георгию Тимофеевичу в гостиницу, изложил ситуацию. Порекомендовал попробовать сбросить вес. Представьте себе, он сутки ходил возле гостиницы! Потерял три кило, но в центровку так и не вошёл. После этого я ему говорю: «Бери документы, лети в Москву, договаривайся…» И Гай Ильич Северин, главный конструктор кресла, наложил резолюцию, что при такой центровке Береговой допускается к полёту.

Если говорить о самом полёте — то он был после того, как на «Союзе-1» разбился Комаров. Сами понимаете состояние человека, отправляющегося в космос и знающего, что на этом же самом корабле погиб твой товарищ! Всё шло по плану, «Союз-3» вышел на орбиту, на первом витке настал момент стыковки с беспилотным кораблём «Союз-2». Он подходит к нему, а автоматика его уводит. Раз, второй, третий — безрезультатно! В конечном итоге он израсходовал всё топливо, которое полагалось на манёвры, и было приказано вернуться на Землю. Потом выяснилось, что «Союз-2» находился в одном положении, а «Союз-3», пилотируемый Береговым, был перевёрнут по отношению к нему. Определиться, в каком положении находились корабли оказалось невозможным: стыковка проходила в тени Земли и вне зоны досягаемости связи с Центром управления полётом, спросить помощи было неоткуда.

Когда Георгий Тимофеевич вернулся, мы на тренажёрах смоделировали ситуацию, «стыковались» в разных положениях — ничего не получалось. В результате корабль получил усовершенствование, там был чётко определено, где «верх», где «низ» (в условиях невесомости эти понятия относительны — Прим. авт.), а правая и левая сторона — отмечены светящимися знаками. Большинство последующих стыковок проходило штатно.

Георгий Тимофеевич очень тяжело переживал, что не смог состыковаться, но время лечит, и он продолжал готовиться к новому полёту. Вскоре его начали поднимать в командном отношении, в конечном итоге он стал начальником Центра подготовки космонавтов.

Георгий Тимофеевич возглавлял ЦПК очень долго. Как начальник он был идеальным командиром. Отлично разбирался в космической технике и перспективах развития космонавтики, знал куда вести, что делать и энергично воплощал задумки в жизнь. Его авторитет помогал и организации подготовки космонавтов, и развитию центра: он обладал значительным весом в государстве, был вхож в самые высокие кабинеты, и мог там прямо высказывать своё мнение.

Мне нравилось его отношение с подчинёнными. Из-за нахмуренных густых бровей его побаивались, он был суров, но справедлив, незаслуженно не ругал никогда. Если кто-то здорово провинился — Георгий Тимофеевич устраивал разнос, но при этом не стремился унизить провинившегося, а через час мог спокойно разговаривать с тем же самым человеком, и если понимал, что переборщил — извинялся, даже если перед ним был всего лишь старший лейтенант.

Георгий Тимофеевич вёл большую общественную работу. Много выступал перед рабочими и школьниками. Во Фрязино, здесь неподалёку от Звёздного, был пионерский лагерь его имени, принадлежавший местному заводу полупроводниковых приборов, и в день открытия смены он всегда общался с пионерами. После встречи с детьми и вожатыми его приглашала к себе дирекция, и во время каждого посещения он находил что-то, что можно было бы улучшить. Пытливость и дотошность его сопровождали всегда: когда приезжали на тот же завод полупроводниковых приборов — Георгий Тимофеевич обязательно сядет за микроскоп, пропечатает схему, и вынесет рацпредложение…

Увлекался фотографией и киносъёмками, разбирался в этом отлично, может быть не как профессионал, но как глубоко понимающий дело любитель. Очень общительный, душа любой компании, знал огромное количество анекдотов и забавных историй. Когда на встречах после официальной части нас приглашали на короткий ужин, то ранее четырёх-пяти часов он утра не заканчивался: Георгий Тимофеевич настолько увлекал собравшихся своими рассказами, что его просто не хотели отпускать…

И последнее воспоминание. Дело было незадолго до смерти Георгия Тимофеевича. Гаражи у нас недалеко, слышу — зовёт меня. Просит нитроглицерин, взял пару таблеток, ушёл. Через некоторое время вижу, как Георгий Тимофеевич ломом пытается поднять ворота, которые весят с полтонны! Я ему: «Тебе же только что плохо было!» Он: «Ну и что, у меня уже всё в порядке!» Нельзя сказать, что он не следил за здоровьем: был знаком со многими известными врачами, хорошо знал все новинки медицины, как экспериментатор использовал их для оздоровления. А тут — чуть отпустило, и он уже считает, что здоров: обидно ему было осознавать, что появились болезни, напоминающие о годах…

Александр Дмитриевский

______________________________________________________________________

Присоединяйтесь к МИА Новороссия в Facebook, ВКонтакте, Twitter, Google+, Одноклассники, Feedly и через RSS, чтобы быть в курсе последних новостей.

______________________________________________________________________ Дорогие друзья!

Если вы хотите поддержать коллектив Молодежного Информационного Агентства «НОВОРОССИЯ», просьба отправлять переводы на Яндекс-Кошелек: 410014056051536

Мы благодарим Вас за проявленный интерес и Вашу поддержку! ______________________________________________________________________ comments powered by HyperComments