Русский
English
«Владислав Листьев убит!» Поздним вечером первого весеннего дня 1995 года заставка такого содержания появилась на экранах, сообщая зрителям о смерти главного телевизионного кумира «перестроечной» эпохи. Самое громкое дело по факту гибели журналиста в России так и осталось нераскрытым, и по вполне понятным причинам окончательную точку во всей этой истории смогут поставить разве что историки грядущих эпох.
Мне меньше всего хочется вести собственное журналистское расследование того, что случилось двадцать один год назад. Хотя бы потому, что журналистское расследование — совершенно недостойный жанр, когда автор самовольно присваивает себе функции дознавателя, судьи и прокурора, при этом напрочь забывая об обязанностях адвоката. А ещё потому, что дело не столько в самом Листьеве, сколько в том явлении, с которым связано его имя — так называемой «новой журналистикой», сыгравшей важную роль в уничтожении СССР.
Открытые «окна Овертона»
Было два Листьева. Один — успешный красавец с телеэкрана, и таким его знала вся страна. Другой — человек трудной судьбы, которого знали только близкие, и которому вряд ли захочется завидовать. К первому мы ещё вернёмся, а вот на втором остановимся более детально.
В отличие от большинства других ярких представителей перестроечной прессы, Владислав Листьев не относился к разряду «мажоров»: вырос в неблагополучной семье, его ранняя юность омрачилась самоубийством отца. Тем не менее, это не стало для парня преградой к реализации талантов: подающий надежды ученик спортшколы очень скоро становится одним из лучших легкоатлетов СССР и даже оказался в числе претендентов в сборную страны на Олимпиаду-80.
Однако дальнейшая спортивная карьера у него не сложилась. По одной из версий на результаты соревнований отрицательно повлияли постоянные личные драмы, преследовавшие Листьева всю жизнь. Отметим, что этого человека судьба не баловала и в зрелые годы: во младенчестве умерли двое его сыновей, семейные отношения очень скоро оканчивались бракоразводными процессами, да и сам Листьев на этой почве часто злоупотреблял спиртным.
Есть и другая, куда более прозаическая версия прощания со спортом: поступление на факультет журналистики МГУ, и не на простое отделение, а на международное. То самое, про которое говорят, что учатся там одни сынки очень влиятельных папаш. Но здесь, как мы видим, ни о какой «волосатой лапе» речь не идёт: по воспоминаниям друзей, Листьев действительно много и упорно занимался для того, чтобы пройти и экзамены, и творческий конкурс.
По окончании ему предлагают стажировку на Кубе, пусть не самую престижную — в соцстране, но зато заграничную! Листьев от неё отказывается: по одним сведениям помешал штамп о разводе (предпочтение всё-таки отдавалось семейным), по другим — переманило очень удобное для последующего карьерного роста место в отделе пропаганды Гостелерадио СССР, на должности, связанной с организацией вещания на другие государства. Пять лет на этой работе стали хорошей практикой для последующего становления в профессии: иностранная аудитория требовала совсем других приёмов общения. Именно там и состоялось знакомство Листьева с набирающими популярность в то время технологиями «новой журналистики», но о них речь пойдёт позже. А на советском телевидении её воплощением стала появившаяся на экранах в 1987 году телепрограмма «Взгляд», собиравшая в вечернем пятничном эфире многомиллионные аудитории.
Чем же так «Взгляд» полюбился советскому зрителю? Прежде всего — стилем общения ведущих: раньше телевизор представлял собой некую трибуну, с которой строгие маститые эксперты вещали о происходящем вокруг нас, а чаще — артист с хорошо поставленной дикцией зачитывал заранее подготовленный текст. И тут — появляется совершенно нестандартная передача: в студии, из которой идёт трансляция, царит непринуждённая атмосфера — прямо как на кухне тех лет во время оживлённого обсуждения мировых проблем! Уже одно это подкупает зрителя: эфир становится интерактивным, между ним и ведущим исчезает если не физическая, то эмоциональная, перегородка. А если ещё и начать поднимать запретные темы? Сразу же гарантирована репутация бесстрашных и бескомпромиссных правдорубов: это только добавляет увеличение аудиторию. Не менее романтический и нонконформистский ореол создаёт поздний пятничный вечер, когда большинство граждан утром следующего дня никуда не спешит и может продолжить обсуждение хоть до утра. К тому же ночь — время, когда из-за особенностей распространения радиоволн многие в те годы тайком ловили западные «голоса»: можно со зрителями поиграть в виртуальную сходку воспетого в детских книжках революционного кружка.
1987 год — это граница между временем «ускорения» и собственно самой «перестройкой», когда элитами уже был взят курс на развал СССР. Как раз началась политика гласности: в прессе среди прочего заговорили о так называемом «хлопковом деле» в Узбекистане и «дедовщине» в армии, зазвучали требования реабилитации крымских татар, засверкали первые искры межнациональных противоречий. В кинотеатрах показывали такие резонансные ленты, как «Покаяние», «Легко ли быть молодым?», «Асса», «Взломщик», «Забытая мелодия для флейты», «Завтра была война», «Прощай, шпана замоскворецкая…», «Холодное лето пятьдесят третьего…»: один этот перечень показывает, сколько выплеснулось всего того, что годами держалось под спудом. А последующие пару лет выплеснули непотребства в разы больше! Поэтому неудивительно, что спустя совсем немного времени эта активная промывка сознания дала свои печальные результаты.
Однако вернёмся к Листьеву. При его самом активном участии в 1990 году в эфире появляется популярное капитал-шоу «Поле чудес» (калька американского «Колеса Фортуны»), принципиально отличавшееся от всех ранее существовавших в СССР телевикторин. До этого участнику подобных программ надо было превозмочь соперника либо интеллектом, как в «Что Где? Когда?», либо искромётным юмором, как в «КВН», либо силой и ловкостью, как в «Весёлых стартах», либо артистическими способностями, как в «Алло, мы ищем таланты!», либо требовалось сочетание всего вышеперечисленного плюс незаурядное обаяние, как в «А ну-ка, девушки!» и «А ну-ка, парни!». Как бы там ни было, но отечественные викторины на «голубом экране» пропагандировали честное состязание благородных качеств, а победа и поражение в них зависели от самого игрока, а не от воли жребия или прихоти ведущего. Из чисто азартных игр на телевидении имелось только «Спортлото», да и то оно было построено в самых добрых традициях русского салонного лото: проигрыш и выигрыш даже для самых заядлых лудоманов находился в пределах трояка-пятёрки.
«Поле чудес» оказалось построенным именно на принципе случайности, но любителя рисковать в финале при удачном раскладе ждали весьма щедрые призы. Отметим, что в советских телевикторинах они были чисто символическими: в их роли чаще всего выступали книги или сувениры. А тут буквально одним вращением барабана можно было выиграть сразу автомобиль или квартиру! Да и особых познаний не требовалось: угадывай буквы и умей вовремя остановиться, как в казино — вот и все дела! В результате у некоторой части народа начал формироваться стереотип о том, что счастье куда проще в лотерею выиграть, чем создать трудовыми мозолями да диоптриями: сразу же вспоминается известная сказка про золотой ключик, откуда, кстати, и было позаимствовано название передачи. Как это ни печально, но «Поле чудес», хоть и утратило свою былую популярность, но до сих пор остаётся на экранах.
Перед самым развалом СССР Листьев совместно с компаньонами создаёт собственную телекомпанию «ВиD», занимающуюся производством программ для продажи вещательным каналам. Этим было положено начало разделения отечественного телевидения на продюсерские структуры, выпускающие основную массу контента, и эфирные мощности с аффилированными службами новостей. При отсутствии государственного контроля это привело к появлению огромного количества совершенно низкопробного продукта.
Что же касается трагической развязки 1 марта 1995 года, то анализ несчастных случаев с журналистами в постперестроечные годы показывает одну интересную вещь: жертвами покушений на жизнь и здоровье в абсолютном большинстве случаев становились люди либо определяющие политику издания, либо связанные с поступлением финансовых потоков. Рядовых авторов в этом списке — единицы, скорее попавшиеся под «горячую руку»: с такой категорией расправляться невыгодно, её дешевле либо подкупить, либо затаскать редакцию по судам, сделав правдоруба финансовой обузой для издания. Поэтому смерть Листьева оказалась одной из множества случаев весьма характерного для «лихих девяностых» криминального передела бизнеса, а сам он — одним из тех «новых русских», которые навсегда упокоились под дорогими обелисками.
Кликушество вместо поэзии
Более двух десятков лет прошло с того момента, как Владислав Листьев шагнул в «окно Овертона», которое сам же и открыл для нашего народа. Но с его смертью не исчезло то, что было им, вместе с боровиками, политковскими, быковыми, венедиктовыми, латыниными и прочей «перестроечной братией», посеяно в отечественном информационном пространстве.
Это явление именуется «новой журналистикой». Появилось оно в США в начале 1970-х годов на страницах изданий, рассчитанных на «золотую молодёжь» и рафинированную полубогемную интеллигенцию. Этой категории потребителей информации было совершенно неинтересно читать классические газеты: сосредоточенность на сути проблемы, но не её форме утомляла их. Ведь думать — это тяжёлый труд, немыслимый без сосредоточенности, а столь прекраснодушным особам требовалась масса интересных деталей, позволяющих менять фокус внимания на что-то более новое.
Идеолог этого течения американский репортёр Томас Вулф ради привлечения читателей решил пойти на хитрость — «скрестить» публицистику с беллетристикой. В одном из своих газетных манифестов он ничтоже сумняшеся заявил: «Журналистика — это искусство, а современная литература — старорежимная пошлятина!» Насчёт первого сомневаться не приходится: пресса, причём не только печатная — это действительно искусство. А вот вторая часть его фразы свидетельствует о том, что журналистика тех лет взяла на себя совершенно несвойственную ей роль изящной словесности. Таким образом, появился «гибрид ужа с ежом»: сумма его достоинств меньше, чем у отдельно взятых исходных составляющих, а сумма недостатков — больше.
«Новая журналистика» держится на четырёх «китах»: сценоописательстве, диалогах с использованием разговорной речи, регистрации мельчайших деталей происходящего и доминировании личной точки зрения автора. В классической журналистике всё это тоже присутствует, но как вспомогательный инструментарий, и не относится к числу базовых принципов: образность и ассоциативность мышления жизненно необходимы автору, но художественные обобщения с документальностью изложения сочетаются слабо.
В бытность работы московским собкором «Донецкого кряжа» мне доводилось общаться с иностранными коллегами, аккредитованными при МИД России: на Западе «новая журналистика» давно и прочно доминирует в прессе. Так вот, один из западных журналистов в беседе сокрушался о том, что русские очень любят давать интервью по телефону или же вообще письменно отвечать на вопросы, что совершенно не устраивает подписчиков его издания. Выяснилось, что его читателей куда больше волнует то, как у интервьюируемого от каверзного вопроса лихорадочно бегают глаза, злобно играют скулы и нервно стучат зубы об стакан с газировкой, сжимаемый дрожащей рукой, чем само содержание беседы! По сути дела, такой материал скорее представляет балаганное шоу, чем привычный нам спокойный и степенный диалог с умным собеседником о сущности рассматриваемой темы.
Ещё материал непременно должен базироваться на той или иной истории из жизни, развивающейся в полном соответствии с принципами драматургии. «Нет истории — нет материала!» — таков принцип «новой журналистики»: поднимаемая проблема вторична по отношению к повествованию, а иногда она может вообще не подниматься. Яркий пример — совершенно бессодержательная светская хроника с историями похождений какой-нибудь «звезды», являющаяся по сути рекламой очередной Вандербильдихи, оплачиваемой из карманов доморощенных Эллочек-людоедок. Для сравнения отметим, что в классической журналистике проблема всегда первична по отношению к повествованию, и есть жанры, где привязка к событийной канве вовсе не обязательна.
Столь же строгим требованием «новой журналистики» является острота материала на грани фола, а зачастую — и за гранью, когда о профессиональной этике автора речь уже не идёт. Это никоим образом не свидетельствует о том, что классическая школа отвергает острые темы: наоборот, о болезненных для общества моментах говорить нужно, но сохраняя своё достоинство и уважая чужое. Однако, в «новой журналистике» отсутствие у темы скандальности чаще всего приводит к тому, что материал пойдёт в корзину, но не на полосу. А если нет скандальности, то действует старый добрый армейский принцип: «Рожай, салага!»
Вспоминаю, как в одной московской газете, узнав, куда я еду, попросили заехать в находящийся на полпути райцентр с крупной узловой станцией и написать материал о мясокомбинате, возведённом (о, ужас!) на костях советских военнопленных. По приезду выяснилось, что изначально услышанная легенда истине не соответствует: мясокомбинат был построен чуть ли не при царе Горохе, ныне влачит жалкое существование, а выпускаемые им консервы класса «Собачья радость» можно встретить разве что в столичных магазинах для гастарбайтеров. В годы оккупации его здания использовались гитлеровцами в качестве пересыльного пункта для пленных, но умерших хоронили на соседнем пустыре, причём на достаточном с точки зрения санитарных норм расстоянии от производственных построек. Однако самой главной, и совсем невыдуманной, проблемой было недостаточное финансирование воинского мемориала, из-за чего пришлось возвести очень скромный монумент и облагородить только часть территории захоронения. По приезду в Москву я немало огорчил редакцию, разнеся в пух и прах байку про мясокомбинат на костях: надо было видеть едва не плачущие лица доморощенных поборников «новой журналистики», у которых на глазах грубый и жестокий донецкий варвар безжалостно убил такую смачную «жёлтую» тему! Что же касается реальных проблем, то москвичей они не заинтересовали.
Другой пример наплевательского отношения к профессиональной этике. В одном очень популярном телевизионном шоу конкурсантов «напутствуют» такими словами: «Никому не желаем зла, но если кто-то из вас умрёт от инфаркта перед камерой — это будет хороший кадр!» Иными словами, для создателей передачи её участник — расходный материал, подобный гладиаторам в Колизее: вначале его выжмут, как лимон, а после — поматросят и бросят.
Говоря о таком столпе «новой журналистики» как доминирование личной точки зрения автора в материале, стоит упомянуть такой нелюбимый мной жанр как журналистские расследования. Скажу проще: «новая журналистика» немыслима без этого жанра, ибо хорошие дела не расследуют. Именно при работе над материалами такого рода раскрывается весь гнусный смысл термина «четвёртая власть»: вначале автор присваивает себе полномочия сыщика, не имея на то никаких юридических прав. А когда это «следствие» без соблюдения каких-либо процессуальных норм (незаконная добыча информации — в порядке вещей!) будет завершено, то у журналиста возникает соблазн стать судьёй. В результате получается революционный трибунал времён батьки Махно, когда судебное заседание с заранее известным вердиктом – всего лишь ритуал перед отдачей в руки «товарища Маузера».
Нередки случаи, когда автор журналистского расследования изначально принимает чью-то сторону, забывая древний принцип «Ei incumbit probatio qui dixit non qui negat» — «Бремя доказательства есть обязанностью того, кто утверждает, но не отрицает». Любой юрист скажет, что именно на этом принципе строится презумпция невиновности: вину надо доказать, при этом слабые аргументы стороны обвинения должны трактоваться в пользу обвиняемого. Увы, авторы материалов, в которых либеральная пресса подменяет собой правосудие, очень часто забывают об этом.
Слово «либерал» переводится как «свободомыслящий». При этом лично мне не доводилось встречать более нетерпимых к инакомыслию людей, чем либералы: иногда таким мракобесием не страдают даже самые отпетые нацисты. Пока твои рассуждения находятся в тренде либеральных ценностей, или хотя бы не опровергают их, либерал будет вести себя весьма смирно. Но как только начнёшь подвергать сомнению его постулаты — вот тут либерал взвивается на дыбы, и можно не сомневаться в его готовности стереть оппонента с лица земли. Точно так же агрессивно учит отстаивать свою позицию и «новая журналистика», зародившаяся в либеральной среде.
«Новая журналистика» стала мощным инструментом в руках наших врагов: беллетризация изложения, развлекательность и доминирующее «Я» автора импонируют значительной массе потребителей информации. Безусловно, ряд её приёмов необходимо взять на вооружение и нам: например, те же самые броские, почти кричащие заголовки на сайтах. Пригодится и живость изложения с использованием языка, максимально близкого к разговорному, особенно в репортажном жанре: там без этого никуда. Приёмы «новой журналистики» придётся изучать и тем, кто будет работать с иностранной аудиторией: по-детски беспечная Европа вряд ли захочет разговаривать на равных с суровым русским витязем, скорее она предпочтёт отмахнуться, как отмахивается подросток, заслышав отцовские поучения.
Мы должны понимать, что пришедшая к нам с Запада «новая журналистика» — это новаторство, отвергающее традицию, это замок, построенный на золотом песке. У нас есть свой фундамент, где нет звона монет, но присутствуют глубина мысли и честь: не зря же сказано, что для русского человека словесность и совесть неразделимы.
Александр Дмитриевский
Присоединяйтесь к МИА Новороссия в Facebook, ВКонтакте,Twitter, Google+,Одноклассники, Feedly и через RSS, чтобы быть в курсе последних новостей.
_________________________________________________________________________
Присоединяйтесь к МИА Новороссия в Facebook, ВКонтакте, Twitter, Google+, Одноклассники, Feedly и через RSS, чтобы быть в курсе последних новостей.
_________________________________________________________________________Если вы хотите поддержать коллектив Молодежного Информационного Агентства «НОВОРОССИЯ», просьба отправлять переводы на Яндекс-Кошелек: 410014056051536
