(к 185-летию Константина Николаевича Леонтьева)
Этот год является особенно значимым для Константина Николаевича Леонтьева (инока Климента), поскольку исполняется 185 лет со дня его рождения, и 125 лет со дня его кончины. Эти памятные даты вполне резонно инициируют повышенное внимание к личности и взглядам этого выдающегося русского философа, писателя, дипломата, общественного деятеля и православного инока. Речь не идёт о создании «культа Леонтьева», в котором не нуждается ни он сам, ни его парадоксально правдивые идеи. Здесь вполне уместны слова Н. А. Бердяева, сказанные в его адрес: «К. Леонтьев остаётся живым и для нашего времени, для нашей религиозной и социальной мысли… Он действует в высшей степени возбуждающе на мысль, даёт духовные импульсы».
Константин Николаевич Леонтьев родился 13 января 1831 г. в имении Кудиново Мещовского уезда Калужской губернии, в древней дворянской семье. В детстве он получил не только хорошее домашнее образование, но и первую духовную формацию, поскольку в их семье «религиозное соединялось с изящным». В имении был собственный «Эрмитаж», библиотека и прекрасный сад. И всё это сложилось благодаря его матери — Феодосии Петровне Леонтьевой (Карабановой), бывшей фрейлине императрицы Марии Фёдоровны. Именно мать впервые повезла сына в Оптину пустынь, после посещения которой он провидчески воскликнет: «Вы меня больше сюда не возите, а то я непременно тут останусь». Ей же он обязан «преданиям монархической любви и настоящего русского патриотизма». Конечно, такая духовно-аристократическая закваска сыграла решающую роль в дальнейших поисках смысла, обретения культурно-исторической, православно-государственной и эстетической системы жизненных координат. Но она сложилась в тяжелейшей внутренней нравственной борьбе, в т.ч., с собственными страстями и идейными заблуждениями (либерализмом), равно как и в борьбе с разнообразными внешними обстоятельствами.
Если кратко охарактеризовать траекторию личного пути К. Н. Леонтьева, то она очерчивается определёнными циклами. Так, Константин Николаевич прошёл через учёбу в Смоленской и Калужской гимназиях, кадетство в Петербургском Дворянском полку (1841–1849), занятия на медицинском факультете Московского императорского университета (1849–1854), службу военным лекарем во время Крымской войны (1854–1856), период литературного, философского и гражданского самоопределения (1856–1863), службу на дипломатическом поприще (1863–1873)[1], достаточно сложный период духовных поисков и адаптации к пореформенной России (1874–1880), в т.ч., работу в Московском цензурном комитете (1880–1887), наконец, последние приготовительные к монашеству годы и собственно тайный иноческий постриг, состоявшийся 13 августа 1891 г.
[1] К. Н. Леонтьев служил секретарём и драгоманом консульства в Кандии (Крит), Андрианополе, затем в Белграде, вице-консулом в Тульче, консулом в Янине, наконец, консулом в Салониках. За свою деятельность на этом поприще он пожалован кавалером ордена св. Анны 3-й и 2-й ст. и кавалером ордена св. Станислава 2-й ст. Вообще же он дослужился до звания коллежского советника. В честь признания его заслуг как государственного деятеля и дипломата в 2006 г., на здании бывшего Императорского посольства в Константинополе была установлена памятная доска.
Проще говоря, перед нами через целый ряд качественных личностных метаморфоз, которых, наверное, хватило бы на несколько биографий. По ходу нужно заметить, что И. С. Тургенев, прочил К. Н. Леонтьеву гениальную писательскую карьеру (наряду с Ф. М. Достоевским и Л. Н. Толстым), Л. Н. Толстой считал Константина Николаевича единственным достойным философом России, а император Александр ІІ, после прочтения его «России, Востока и славянства» пришёл в восторг! Но для понимания его мировоззрения, историософских, политических и культурных воззрений, наиболее важен именно православный фундамент.
Говоря о нём, нельзя обойти вниманием факта формирования К. Н. Леонтьева в ограде двух монастырей — «Руссика» или Свято-Пантелеймонова монастыря на Афоне и Свято-Введенской Оптиной пустыни в Козельске. Именно в них мыслитель находит чутких к его эстетически настроенной душе и тонкому уму наставников: на Афоне — архимандрита Макария (Сушкина) и иеросхимонаха Иеронима (Соломенцова), в Оптиной пустыни — о. Климента (Зедергольма) и о. Амвросия (Гренкова). И в том и в другом случае, мы встречаемся с прекрасными катехизаторами (учителями теории) и старцами (руководителями самой жизни в её частностях).
Именно из афонских, а затем и русских монастырей, из духовной динамики их жизни, Константин Николаевич опытно познал и вынес свою, пожалуй, главную интуицию, посвящённую устройству бытия русской цивилизации. Речь идёт о византизме, как идейно-ценностном комплексе, лежащем в основе всего объёма социокультурных процессов Руси-России. Не случайно он неоднократно делал ударение на том, что «Византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь. Византизм дал нам силу перенести татарский погром и долгоеданничество. Византийский образ Спаса осенял на великокняжеском знамени верующие войска Димитрия на том бранном поле, где мы впервые показали татарам, что Русь Московская уже не прежняя раздроблённая, растерзанная Русь! Византизм дал нам всю силу нашу в борьбе с Польшей, со шведами, с Францией и с Турцией. Под его знаменем, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в вилах выдержать натиск и целой интернациональной Европы…» (Леонтьев К. Н. Византизм и славянство // Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891) /Общ. ред; сост. И коммент. Г. Б. Кремнева; вступ. ст. и коммент. В. И. Косика. М.: Республика, 1996. С. 104.).
Однако, кроме открытия «византизма» (и византийского культурно-исторического типа, который не разглядел Н. Я. Данилевский), его заслугой является конструктивная критика западной либерально-центрированной цивилизации, взявшей на себя роль пионера истории в условиях «вторичного смесительного упрощения» или распада своих главных цивилизационных институтов и антропокода. Думается, что и сегодня «карикатурная Европа прогрессивного самообольщения», как и её производная — «Все-Америка», своими глобальными инструментами охватившая весь мир, представляют серьёзные проблемы не только социального познания, но и бытия. Точнее, эволюционных перспектив развития дискретного человечества.
Тем не менее, для того, чтобы понять смысл леонтьевской концепции, ещё раз затронем тему Афона. Связь Леонтьева со Святой Горой — Афоном, мистическая и идейная, личная и эстетическая продолжилась и после возвращения в Россию. В этой связи важно и его личное (навеянное Афоном) признание: «возгоревшись сердечной верой, ещё и долгою политической деятельностью в среде восточных христиан, я понял почти сразу и то, что я сам лично вне Православия спасён быть не могу, и то, что государственная Россия без строжайшего охранения православной дисциплины разрушится ещё скорее многих других держав, и то, наконец, что культурной самобытности нашей мы должны по прежнему искать в греко-российских корнях наших…».
Откуда, спрашивается, проистекает такой вывод?
Итак, во время своего служения в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел, в июле 1871 г. в его жизни происходит духовный перелом и вполне искреннее обращение к православию. Иначе говоря, Леонтьевым была пройдена «заветная черта» и открылось прежнее ничтожество жизни. Но это стало возможно благодаря физическому и духовному страху, страху перед Богом и Церковью как он сам определял его.
В тот момент Леонтьев выполнял свои консульские обязанности в своём округе (Салоники), он заразился холерой и слёг. Далее было то, что можно назвать чудесным исцелением. Историю о своём «внутреннем перерождении» он писал не раз, но наиболее точно она передана незадолго до смерти в письме к В. В. Розанову. Здесь, в частности, говорится следующее: «Причин было много разом, и сердечных, и умственных, и, наконец, тех внешних и, по-видимому (только) случайных, в которых нередко гораздо больше открывается Высшая Телеология, чем в ясных самому человеку его внутренних перерождениях… Одним словом: всё главное мною сделано после 1872–1873 гг., т.е. после поездки на Афон и после страстного обращения к личному православию… Личная вера почему-то вдруг докончила в 40 лет и политическое, и художественное воспитание моё. Это до сих пор удивляет меня и остаётся для меня таинственным и непонятным. Но в лето 1871 г., когда консулом в Салониках, лёжа на диване в страхе неожиданной смерти (от сильнейшего приступа холеры), я смотрел на образ Божией Матери (только что привезённый мне монахом с Афона), я ничего этого предвидеть ещё не мог, и все литературные планы мои были даже очень смутны. Я думал в ту минуту даже не о спасении души (ибо вера в Личного Бога давно далась мне гораздо легче, чем вера в моё собственное личное бессмертие); я, обыкновенно вовсе не боязливый, пришёл в ужас просто от мысли о телесной смерти, и, будучи уже заранее подготовлен (как я уже сказал) целым рядом других психологических превращений, симпатий и отвращений, я вдруг, в одну минуту, поверил в существование и могущество этой Божией Матери; поверил так ощутительно и твёрдо, как если бы видел перед собою живую, знакомую, действительную женщину, очень добрую и очень могущественную, и воскликнул: «Матерь Божия! Рано! Рано умирать мне!.. Я ещё ничего не сделал достойного моих способностей и вёл в высшей степени развратную, утончённо-грешную жизнь!» (Письмо К. Н. Леонтьева — В. В. Розанову от 13 августа 1891 г. // Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники: Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М.: Республика, 2001. С. 377, 378; курсив — К.Л.). И далее следует обет Пресвятой Богородице: «Подыми меня с этого одра смерти. Я поеду на Афон, поклонюсь старцам, чтобы они обратили меня в простого и настоящего православного, верующего и в среду, и в пятницу, и в чудеса, и даже постригусь в монахи…» (там же, с. 378; курсив — К.Л.).
После этого он впал в забытьё, крепко заснул (проспал почти целые сутки), а проснулся вполне здоровым человеком. Данный Пресвятой Богородице обет, он начал выполнять незамедлительно, несмотря на свой дипломатический статус и соответствующие ему функции. Под впечатлением произошедших с ним перемен, он верхом на лошади отправился на Афон. Почти год К. Н. Леонтьев прожил на Афоне, пройдя там настоящую школу православной (византийской) аскетики, которая стала основой его философско-исторических и политических взглядов.
Касаясь этого аспекта его творчества, нужно лишь подчеркнуть, что основой русской и группы юго- и восточнославянских, греческой, грузинской и других культур. Итак, «Византизм — читаем в его главном трактате, — есть особого рода образованность или культура» (Леонтьев К. Н. Византизм и славянство // Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891) / Общ. ред; сост. и коммент. Г. Б. Кремнева; вступ. ст. и коммент. В. И. Косика. М.: Республика, 1996. С. 94).Иначе говоря, он представляет собой систему церковно-государственных, общественно-бытовых, нравственных и эстетических идей, благодаря которым Византийская империя как самобытная цивилизация просуществовала 1123 года (с 330 по 1453 гг.). А погибла, что показал уже в наше время архимандрит Тихон (Шевкунов) в своём замечательном фильме — «Гибель империи. Византийский урок», по сути, отказавшись от собственно православно-византийских принципов организации жизни.
Константин Николаевич справедливо полагал, что византийское православие, пришедшее на Русь и ею органично усвоенное, имеет в себе две стороны: «для государственной общественности и для семейной жизни оно есть религия дисциплины. Для внутренней жизни нашего сердца — оно есть религия разочарования, религия безнадёжности на что бы то ни было земное» (Леонтьев К. Н. Четыре письма с Афона. Письмо 4-е // Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. Воспоминания. М.: Русская книга, 2002. С. 469; курсив — К.Л.). Эти два модуса «византизма», заимствованные от «материнской цивилизации», являются решающими в деле построения онтологии «дочерней» — русской цивилизации.
Набрасывая проект новой русской цивилизации, мыслитель включил в него такие подсистемы как: 1) государство (пёстро, сложно, крепко, сословно, с осторожностью подвижно, сурово, иногда до свирепости); 2) церковь как независимый институт, своими действиями смягчающий государство, а церковная иерархия быть властнее и сосредоточеннее; 3) быт как выражение поэзии, разнообразия в национальном, обособленном от Запада единстве; 4) законы, которые должны быть строже, а люди должны стараться быть лично добрее; одно уравновешивает другое; 5) науку, призванную развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе.
Конечно, леонтьевские формулы могут показаться слишком жёсткими, но если учитывать что их антитезой является западная «религия прогресса», эгоистически понятая свобода и последовательный рационализм, крайний индивидуализм и эвдемонизм, то они вполне правомочны.
Но вернёмся к нашему герою, который увидел в «монашеской республике» сохранившиеся (живые) ткани византийской цивилизации и её благочестия. Афон того времени представлял собой достаточно интересное явление, не укладывавшееся в логику жизни Османской империи. О цветущем своей сложностью феномене Святой Горы, Константин Леонтьев поведал в своих знаменитых произведениях афонского цикла, и ряде других сочинений, в том числе, в дипломатических донесениях.
Например, ему как русскому консулу пришлось выступить в роли миротворца в конфликте иноков Ильинского скита греческого монастыря Пантократор. После кончины игумена скита о. Паисия, братия долго не могла избрать наставника, поскольку часть её не соглашалась с завещанием прежнего настоятеля. В нём говорилось, что игумен должен быть из внешней среды (либо насельник Киево-Печерской Лавры о. Гервасий, живущий на Святой Горе в отшельничестве, либо о. Израиль). Братия же видела в приемниках о. Иннокентия или о. Андрея. Протат (местный монашеский синод) и каймакам (турецкий чиновник) Святой Горы наблюдали за развитием ситуации и готовы были вмешаться. Последний, даже используя силу жандармов. Леонтьев же провёл беседы со всеми сторонами конфликта — расколовшейся братией Ильинского скита, греческими монахами из Пантократора, и русскими иноками из «Руссика», Протатом и каймакамом, и, самое важное, с о. Гервасием. Последний был избран настоятелем Ильинского скита, а на зачинщиков конфликта была наложена епитимия. (См.: Донесение К. Н. Леонтьева — Н. П. Игнатьеву от 9.11.1871 г. // Долгов К. М. Восхождение на Афон: Жизнь и миросозерцание Константина Леонтьева. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Изд-во «Отчий дом», 2008. Приложение. С. 600–610).
Но важно и другое: в «Письмах с Афона», в частности, он дал пространное описание всех существующих на Святой Горе монастырей, традиций и монашеских жизненных укладов. Так, согласно его наблюдениям, на Афоне сложились следующие образы жизни: 1) киновии: общежительные монастыри, где всё общее, где все равны, где большая строгость; 2) идиоритмы, своеобычные монастыри, где не всё общее и где каждый имеет значительную долю свободы; 3) отдельные келии (дома с домовыми церквами) вне монастырей, где протекает жизнь без определённого устава; 4) каливы — пустые хижины без домовых церквей; 5) жизнь в скитах русских, наподобие общежительных монастырей; 6) жизнь в скитах греческих, наподобие села, состоящего из отдельных домов или келий; устав строгий, но жизнь напоминает илиоритмы; 7) отдельные монашеские квартиры в Карее, афонском городке; 8) пещеры в лесах, по берегу моря, в безлесных скалах, под камнями и открытым небом (Леонтьев К. Н. Четыре письма с Афона. Письмо 2-е // Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. Воспоминания. М.: Русская книга, 2002.С. 442).Эта «цветущая сложность» монашеской республики настолько очаровала эстета Леонтьева, особенно Великим постом и Пасхой, что он воскликнул: «эта гора мало-помалу начинает пестреть и становиться весёлой и прекрасной, как богатый, расписной ковёр» (Леонтьев К. Н. Пасха на Афонской Горе // Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891) / Общ. ред; сост. и коммент. Г. Б. Кремнева; вступ. ст. и коммент. В. И. Косика. М.: Республика, 1996. С. 346). И конечно, на этом ковре «Руссик» выглядел как особый, неповторимый узор. Здесь совершались и до сих пор совершаются великие подвиги во имя спасения человечества.
Но для темы русского возрождения важен и иной ракурс леонтьевского наследия, сегодня имеющий прямое отношение к дискуссиям о русском социализме, как аутентичном социально-политическом строе.
Важно подчеркнуть, что на Афонской горе существует традиция складывания фрагментов печатей отдельных монастырей (греческих, болгарских, русских, сербских и др.) в одну печать, выражающую христианский соборный принцип единомыслия в главном. При этом «равенство неравных» есть предзаданный макет отношений, генетически восходящий к отношениям Лиц Святой Троицы, апостольской общины и т.д.
Более того, в поздний период творчества, в небольшом кругу своих последователей и единомышленников (среди которых Л. А. Тихомиров, о. Иосиф Фудель, А. А. Александров, Я. А. Денисов, Г. И. Замараев, И. И. Кристи и др.), он разрабатывал концепцию семи столпов будущей русской культуры — гептастилизм. В частности, в ней находим, что русская культура и цивилизация, может состояться в случае реализации семи столпов: 1) православия как основы жизни; 2) монархического государства; 3) сословного общества 4) экономики, построенной на традициях «реального социализма» киновий Афона; 5) дифференцированной бытовой сфере; 6) презирающей свой утилитаризм науке; 7) философии и художественном творчестве (см. Фетисенко О. Л. Гептастилисты: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики. СПб., 2012. С. 89).
Тем не менее, эта модель подразумевала опору на социально-экономические отношения, веками складывавшиеся и воспроизводящиеся на Афоне, где хотя и существует разница в поземельных отношениях и правах, но хозяйственные инициативы и их результаты целиком находятся в распоряжении организованных общих и отдельных подвижников. Иначе говоря, всех!
При этом К. Н. Леонтьев отдавал себе отчёт в том, что Россия со времён царствования императора Александра ІІ уже пошла по пути либерального и эгалитарного «прогресса».
В частности его цивилизационный «проект» был нацелен на то, чтобы создать устойчивый цивилизационный мир России. Для того, чтобы выстоять в агрессивной международной среде, Россия должна непременно соблюсти у себя следующие 4 условия: «1) усилить (по возможности) религиозность высшего класса общества; 2) утвердить глубокую сословную разницу (при сохранении доступности высшего слоя); 3) уменьшить донельзя подвижность экономического строя; укрепить законами недвижность двух основных своих сословий — высшего правящего и низшего рабочего; 4) улучшить вещественное экономическое положение рабочего класса настолько, чтобы при неизбежном (к несчастию) дальнейшем практическом обращении с Западом русский простолюдин видел бы ясно, что его государственные, сословные и общинные «цепи» гораздо удобнее для материальной жизни, чем свобода западного пролетариата» (Леонтьев К. Н. Культурный идеал и племенная политика // Леонтьев К. Н. Восток, Россия и Cлавянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891) / Общ. ред; сост. и коммент. Г. Б. Кремнева; вступ. ст. и коммент. В. И. Косика. М.: Республика, 1996. С. 623–624.
Конечно, эти меры сложно выполнимы в условиях: старости народов и человечества; его увлечённости «техническими премудростями»; либеральным разложением индивида; социальной дифференциацией, секуляризацией и рационализацией. Поэтому, прогностика Леонтьева скорее пессимистична, точнее, эсхатологична, ибо рай на земле — мечта мыслителей и обывателей Запада — невозможен!
Как мне удалось показать, основных вариантов изменения соотношения исторических сил, в динамике которых Россия или окончательно обретёт себя, или потеряет навсегда, можно выделить пять:
вариант цивилизационного симбиоза, т.е. соединения китайской государственности и индийской религиозности с последующим подчинением европейского социализма их однозначно-дисциплинирующим началам;
вариант цивилизационно-геополитического рывка России, т.е. «передвижение русской жизни» на берега Босфора, т.е. образование новой анти-западной, анти-буржуазной цивилизации, куда должны войти Османская империя, греческое царство и те славяне, которые готовы оттолкнутся от европейской (прогрессивно-разлагающейся) цивилизации и сформировать новое русло исторического процесса;
вариант цивилизационного коллапса России, т.е. её и других славян полного банкротства (в смысле превращения этих этносов в бесцветных и пошлых «европоидов») с последующей зачисткой их территорий племенами «от стен недвижного Китая»;
вариант переориентировки России на социалистическую перспективу, в смысле «нового средневековья» с Царём во главе, с новой иерархически организованной социальностью, и выступающей в виде альтернативы всеобщему всесмешению, «все-Америке» (но это, по-видимому, путь невиданных ранее насилия и крови, а не мирных реформ!);
вариант без-ответного, монологического бытия Запада, при котором сам Запад трансформируется в «одну либеральную и нигилистическую республику» или «всебуржуазный, всетихий, всемелкий Эдем», а затем в качестве образца, приходит в Петербург, Киев, Царьград, требуя отречения от династии, веры, бытовой поэтики и народных традиций (Муза Д. Е. Константин Николаевич Леонтьев: личностный миф и драма идей в контексте поиска духовного смысла истории. М., 2012. С. 88–89).
Как видим, перед нами чрезвычайно идейно-богатое наследие, которое сочетает в себе эвристику и крайнюю противоречивость. А наряду с ними — веру, надежду и любовь в торжество России, в её нравственное величие.
Завершить этот экскурс в мир К. Н. Леонтьева хотелось бы поэтическими строками А. Городницкого, посвящённых выдающемуся русскому мыслителю:
«Россию нужно подморозить,
Чтобы Россия не гнила».
В леонтьевской предсмертной прозе
Любая фраза тяжела.
На койке монастырской узкой,
В последний собираясь рейс,
Он утверждает: «Надо русским
Сорваться с европейских рельс».
Он пишет, скорбный и увечный,
Смиряя боль в суставах рук,
Что кроме гибели конечной,
Недостоверно всё вокруг.
«Нам конституция опасней,
Чем пугачевщина, — увы».
В окне — листва березы красной
На фоне бледной синевы.
Над белокаменною Лаврой
Витает колокольный звон.
Ах, неужели мы не правы
И правым оказался он?
В краю, где над морями бедствий
Горят кресты церковных вех
И близким связаны соседством
Слова «успенье» и «успех»?
Дмитрий МУЗА
Присоединяйтесь к МИА Новороссия в Facebook, ВКонтакте,Twitter, Google+,Одноклассники, Feedly и через RSS, чтобы быть в курсе последних новостей.
______________________________________________________________________
Присоединяйтесь к МИА Новороссия в Facebook, ВКонтакте, Twitter, Google+, Одноклассники, Feedly и через RSS, чтобы быть в курсе последних новостей.
______________________________________________________________________Если вы хотите поддержать коллектив Молодежного Информационного Агентства «НОВОРОССИЯ», просьба отправлять переводы на Яндекс-Кошелек: 410014056051536
