Пятнадцать строк в учебнике истории

В ноябре 1905 г. началось Севастопольское восстание, пятидневная история которого ознаменовалась целым рядом совершенно новых для истории России явлений. Во-первых, восстал не отдельный корабль, как было несколькими месяцами ранее с броненосным крейсером «Потёмкин», а большая часть всей эскадры Черноморского флота вместе с её главной базой. Во-вторых, на сторону повстанцев начали переходить кадровые офицеры. И, наконец, впервые прозвучала идея создания сепаратистского государства на Юге России.

Всё это хотелось бы рассмотреть через призму судьбы человека, которого историография называет ключевой фигурой тех событий. Это Пётр Петрович Шмидт: его имя обросло множеством легенд, затмевающих собой истинную картину этой, в общем-то трагической, личности, ставшей по сути заложником своего социального происхождения: принадлежность к «золотой молодёжи» в юности стала для него настоящей бомбой замедленного действия, сработавшей в более зрелые годы. Не будь у Шмидта знатных покровителей, его морская карьера могла бы завершиться в стенах гардемаринских классов: наличие важной фигуры за спиной, позволявшее молодому офицеру устраивать такие выходки, за которые другие его коллеги моментально изгонялись со службы, в конце концов привело его к должностному преступлению и нарушению присяги.

Великовозрастный «мажор»

Гардемарин Пётр Шмидт не был посредственностью: он отличался большими способностями в науках, отлично пел, музицировал и рисовал. Однако уже во время учёбы в Морском кадетском корпусе у юноши были замечены первые признаки намечающегося душевного расстройства. К сожалению, начальство не стало предпринимать какие-либо меры медицинского характера, результатом которых могло стать отчисление гардемарина по состоянию здоровья. Более вескую мотивацию придумать было сложно: его отец, тоже Пётр Петрович, а также родной дядя Владимир Петрович дослужились до адмиральских погон. Последний представлял особую ценность в плане личных связей, так как занимал высокие посты в Адмиралтействе, в годы учёбы племянника был старшим флагманом Балтийского флота и возглавлял комиссию по приёму выпускных экзаменов в военно-морских училищах, а позднее стал сенатором.

Первой «историей», которая фактически сошла с рук мичману Петру Шмидту, стала его женитьба на женщине, падшей в глазах общества: в те годы среди представителей либеральной интеллигенции было модно вступать в брак с обладательницами «жёлтого билета», чтобы поднять их с социального «дна». Огорчения стали одной из причин скоропостижной смерти его отца, а товарищи по службе объявили бойкот нарушителю офицерского кодекса чести. Однако начальство оказалось на стороне Шмидта: конфликтовать с его влиятельным дядюшкой никто не хотел, поэтому всё ограничилось переводом молодого офицера на Черноморский флот.

Там дело тоже не обошлось без скандалов: в один прекрасный день Шмидт явился на приём к командующему флотом адмиралу Кулагину и устроил в его кабинете «сцену», в ходе которой наговорил массу самых несуразных вещей. В результате, после двух недель нахождения в военном госпитале, дело окончилось предоставлением баламуту годичного отпуска «для поправки здоровья».

Дядя, командовавший в то время эскадрой, добился перевода племянника на Дальний Восток под своё начало, однако лечение результатов не принесло, и Шмидт был вынужден подать рапорт об отставке: его постоянно преследовали неожиданные приступы раздражительности, переходящей в ярость, за чем следовала истерика с судорогами и катанием по полу. Во время одного из них сын Шмидта Евгений сильно испугался и остался заикой до конца дней.

Впрочем, через три года Шмидт снова вернулся к прежней профессии, и уже в чине лейтенанта получил назначение в Сибирскую военную флотилию — предшественницу нынешнего Тихоокеанского флота. Очередной конфликт не заставил себя ждать: в Нагасаки Шмидт устроил дебош с владельцем дома, где жил. Дело пришлось улаживать российскому консулу, а виновника происшествия вначале поместили в нагасакский береговой лазарет, после чего отозвали во Владивосток. Там Шмидт за грубый дисциплинарный проступок вскоре оказывается на гауптвахте, и начальство требует повторного медицинского освидетельствования: слишком уж неадекватно вёл себя подчинённый. В 1898 г. он снова получает отставку, однако с правом службы в торговом флоте.

Шмидт вернулся на Чёрное море, где стал капитаном грузового парохода, и здесь он, хоть ненадолго, но оказался на своём месте. Шмидт был толковым штурманским специалистом, кроме того, работа капитана торгового судна — достаточно спокойная: в отличие от других офицеров, он несёт вахты не по расписанию, а по мере надобности, например, при манёврах в порту и на сложных для навигации участках. А ещё Шмидт прославился очень демократичным обхождением с матросами (что тогда не практиковалось), чем и заслужил авторитет в их среде.

Но, с началом Русско-японской войны Шмидта вновь призывают на военную службу и определяют во Вторую Тихоокеанскую эскадру на транспортное судно «Иртыш» старшим офицером. Перед отправкой из Либавы (ныне — город Лиепая в Латвии) он успевает попасть под арест за драку, устроенную на благотворительном балу, который давало общество Красного Креста, а уже в море вступает в конфликт с командиром корабля. В конце концов на стоянке в египетском Порт-Саиде, аккурат через несколько дней после получения известия о падении Порт-Артура, лейтенанта Шмидта списали на берег и отправили в Россию: так он избежал гибели в Цусимском сражении. Высокопоставленный дядя, ставший к тому времени сенатором, помог и на этот раз: у племянника нашли всего лишь болезнь почек, и перевели в Измаил командовать отрядом из двух миноносцев.

Несостоявшийся президент Южно-Русской республики

В Измаиле случилось неладное: Шмидта увлекло бурное море начавшейся революции. Отметим, что для тех дней случай уникальный: это спустя десять лет русское офицерство в значительной мере проникнется мятежными идеями за счёт разбавления кадрового дворянского костяка чинами военного времени. А в 1905 г. в армии и во флоте бунтовал почти исключительно срочнослужащий рядовой состав, сохранивший связь с массами: даже сверхсрочники в лице фельдфебелей и кондуктóров практически всегда оставались на стороне правительства.

В июле 1905 г., прихватив из кассы вверенного ему воинского формирования две с половиной тысячи рублей, что по тем временам равнялось примерно сотне месячных заработков среднего рабочего, Шмидт самовольно оставляет его расположение и колесит по различным городам, где активно участвует не только в создании таких организаций, как «Союз офицеров — друзей народа» и «Одесское общество взаимопомощи моряков торгового флота», но и в азартных играх: в Киеве, например, его видели на ипподроме у кассы тотализатора, делавшего весьма крупные ставки.

В конце октября 1905 г. во время одного из митингов в Севастополе после эмоционального выступления с Шмидтом случился припадок уже упоминавшейся болезни. Оратора доставили в больницу, где выяснилось, что он состоит на действительной военной службе, после чего его взяли под стражу за столь злостное нарушение воинских уставов того времени, как занятие политической деятельностью, причём содержали не где-нибудь, а на флагманском крейсере «Три святителя». Началось следствие, в ходе которого обнаружились и дезертирство из Измаила, и растрата денег из кассы миноносного отряда. Казалось бы, виновнику не избежать справедливой и законной кары, но и тут не обошлось без «волосатой лапы»: узнав о злоключениях своего племянника, влиятельный дядюшка не только возместил ущерб из своего кармана, но также добился, чтобы Пётр Шмидт быстро и без лишней огласки получил отставку и пенсию, а не изгнание со службы, которое неизбежно сопровождалось бы разжалованием. Согласно законам Российской Империи, военного пенсионера автоматически повышали в чинах: так Шмидт стал капитаном второго ранга.

Проявление психической патологии толпа часто принимает за революционную одержимость и склонна видеть в таких людях своих вождей, способных даже принять мученический венец во имя идеи. Таким себя зарекомендовал Пётр Шмидт в Севастополе, где в середине ноября бунтовала практически вся военная база, поэтому неслучайно именно к нему пришли матросы с крейсера «Очаков», на котором вспыхнул мятеж, с просьбой возглавить восстание.

Касательно «Очакова»: это был лучший и новейший по дате постройки тяжёлый бронепалубный крейсер всего Императорского флота. Он проходил приёмные испытания, поэтому на его борту находился не только экипаж, кстати, недавно сформированный в основной своей массе из новобранцев, но и большое число рабочих Сормовского завода — одного из основных оплотов социал-демократии в России. Именно рабочие начали подстрекать матросов машинной и кочегарной команд к неповиновению офицерам: за несколько дней смутьянам удалось стравить нижних чинов с командирами.

11 ноября по старому стилю в Севастополе начались вооружённые выступления солдат и матросов. Офицеров изгнали из расположения частей, город оказался в руках избранного совета депутатов, с подачи которого была объявлена всеобщая политическая забастовка. О катастрофических масштабах событий, равно как и о том, что они вряд ли могли быть стихийными, говорят такие строки из отправленной на имя Государя телеграфной депеши командующего Черноморским флотом: «Матросы, вероятно, поставят какие-нибудь условия, которым придётся подчиниться или распустить флот…» Задумаемся над цитатой: фактически речь идёт о потере управления Вооружёнными силами в Крыму, а вкупе со стачкой, парализовавшей железные дороги — полной утрате логистики с материком. Кроме того нависает угроза над второй по значимости эскадрой: после гибели значительной группировки судов в войне с Японией это означает вытеснение России из Черноморского региона.

13 ноября отношения между начальством и подчинёнными на «Очакове» обострились до такой степени, что все офицеры и кондукторы тут же покинули крейсер. Сложилась ситуация, хорошо известная по знаменитой книге про остров сокровищ: корабль в руках мятежной команды под предводительством Джона Сильвера (на «Очакове» такими атаманами были три унтер-офицера — трюмный машинист Гладков, орудийный наводчик Антоненко и помощник корабельного интенданта Частник), но на борту нет не просто командиров — нет штурмана, механика, врача, минно-торпедных и артиллерийских специалистов — тех, без кого любая гроза морей превращается в бесполезную баржу. Кроме того, по возвращении из выхода в море «Очаков» не прошёл бункеровку всем необходимым: угля и подпиточной воды для машинного контура оставалось всего на несколько дней, не лучше обстояли дела с провизией, а также содержимым крюйт-камеры и снарядных погребов. Проще говоря — достаточно было остыть котлам, чтобы матросы сами сдались на милость командованию и отделались дисциплинарными взысканиями. Но тут мятежники получили своего капитана Флинта с его «Весёлым Роджером» и картой зарытого клада…
Безусловно, Шмидт знал о плачевном положении дел на крейсере. Тем не менее, прибыв на борт «Очакова», он заявил, что принял на себя руководство всем Черноморским флотом, о чём приказал немедленно известить срочной телеграммой Николая II.

Восстание в Севастополе Шмидт считал первым шагом: после захвата севастопольской военно-морской базы мятежники должны были занять Перекоп и Чонгар, разместить там артиллерию, тем самым отделив полуостров от остальной России. Далее следовала высадка десанта в Одессе, Николаеве, Бердянске и Херсоне, в результате провозглашалась Южно-Русская Социалистическая Республика, президентом которой Шмидт видел — ни много ни мало — самого себя. Завершающим этапом должны были стать рейды в направлении Таганрога, Ейска, Туапсе и Батума для расширения влияния сепаратистов на восток с образованием Крымско-Кавказской республики.
Оставшись без офицеров, взбунтовавшаяся эскадра в принципе не могла выиграть сражение с верными присяге силами: восстание было жестоко подавлено, а его предводители преданы правосудию. Но даже здесь у «красного адмирала» имелась возможность выйти сухим из воды: за него снова попытался заступиться дядя, а жена Шмидта дала показания о наличии у её супруга душевного расстройства. Военный трибунал предложил подсудимому пройти добровольное медицинское освидетельствование: закон запрещал подвергать дворян подобным мерам в принудительном порядке. Результатом этого практически гарантированно стало бы признание Шмидта недееспособным с последующей передачей родственникам на поруки. Такая перспектива его не устраивала, Шмидт отказался и от обследования, и от переноса рассмотрения дела в гражданскую инстанцию: отставной офицер после даты увольнения со службы военному трибуналу неподсуден, и почему такое исключение было сделано для Шмидта — до сих пор является предметом дискуссий историков. После непродолжительного разбирательства Шмидту, Гладкову, Антоненко и Частнику был вынесен смертный приговор, приведённый в исполнение 6 (19 — по новому стилю) марта 1906 г. на пустынном острове Березань в устье Днепра.

Сын и сыновья «красного адмирала»

Безусловно, все мы помним упоминавшуюся в «Золотом телёнке» шайку авантюристов, выдававших себя за сыновей лейтенанта Шмидта, и эта история заслуживает внимания.
Известно, что во время восстания на крейсере «Очаков», вместе с «красным адмиралом» находился и его сын Евгений. При подавлении оба были задержаны, но Евгений, как слишком юный, ареста и суда избежал. Небезынтересно и то, что в Севастопольском восстании принимало участие слишком много «юношей бледных со взором горящим»: например, главарём мятежного Совета депутатов стал несовершеннолетний по тем временам меньшевик Иван Вороницын, имеющий к своим неполным двадцати годам побег за границу из политической ссылки в Архангельской губернии и нелегальное возвращение в Россию.

Однако, либеральная пресса, активно сочувствовавшая Шмидту, охотно печатала лживые подробности о том, какие страдания в руках царских карателей пришлось перенести его ни в чём не повинному сыну. Отметим, что ни слова правды в этих душещипательных историях не было: подследственному Шмидту никто не препятствовал ни в общении с семьёй, которая его навещала регулярно, ни нанятыми для него с адвокатами. Разумеется, что такие заметки не прошли мимо внимания нечистых на руку людей: по городам и весям тут же начали разъезжать молодые люди, объявлявшие себя сыновьями страдальца за народное дело. Они активно выступали на митингах против самодержавия, после чего организовывали сбор пожертвований. Толпа, разогретая лозунгами и слащавыми рассказами, охотно расставалась с немалыми суммами.
Но, спустя несколько месяцев, в одном из южных городов произошла ситуация, ставшая прототипом книжной сцены знакомства Остапа Бендера с Шурой Балагановым и Михаилом Самуэльевичем Паниковским. После этого движение «детей лейтенанта Шмидта» резко пошло на убыль, и уже к концу 1907 г. о нём благополучно забыли. Почему о нём спустя годы вспомнили Ильф и Петров мы ещё вернёмся.

Как это ни странно, но первым, кто занялся увековечением памяти Петра Шмидта, был ни кто иной, как сам адмирал Колчак, командовавший в 1917 г. Черноморским флотом. Именно по его инициативе прах руководителей восстания на крейсере «Очаков» был перезахоронен в Покровском соборе Севастополя, все они были представлены к награждению Георгиевским крестом, и Керенский это представление не только утвердил, но и прибыл, чтобы собственноручно возложить кресты на могилы очаковцев. Временное правительство своим указом удовлетворило просьбу Евгения Шмидта и разрешило ему в память об отце изменить фамилию на Шмидт-Очаковский. Отметим, что самому сыну «красного адмирала» этот поступок принёс один вред: от него, подпоручика военного времени, отвернулись сослуживцы, посчитав это спекуляцией в угоду политической конъюнктуре.

Второй раз о Петре Шмидте заговорили в 1923 г., когда в СССР началась подготовка чествования двадцатилетия революции 1905–07 гг. И тут выяснилась одна интересная деталь: что люди уже успели забыть не только о том, кто такой руководитель восстания на «Очакове». Была спущена соответствующая директива о восполнении столь недопустимого исторического пробела и развёрнута масштабная кампания по увековечению его памяти: именем мученика революции назывались улицы, мосты и пионерские дружины, его памяти посвящали свои творения поэты и кинематографисты. В её ходе даже устроили показательную расправу над не успевшим покинуть Россию бывшим морским офицером Михаилом Ставраки, несмотря на то, что он присутствовал при казни осуждённых очаковцев как офицер связи, но не был в составе расстрельной команды.

И тут вдруг в 1926 г. проживающий в Праге Евгений Шмидт издаёт мемуары о своём отце. Выход книги ознаменовался бурной обструкцией в белоэмигрантской прессе: авторы разгромных материалов не могли простить его отцу перехода на сторону восставших. Всплыли истории двадцатилетней давности о похождениях «детей лейтенанта Шмидта», так что авторам «Золотого телёнка» ничего не пришлось придумывать, а достаточно было вспомнить жизненные реалии своей одесской гимназической юности. Что же касается авантюристов, то в 1920-е гг. хватало и других, куда более громких, имён, чтобы промышлять на имени всеми забытого человека.
Официальная пропаганда превратила Петра Шмидта в идола, хотя по большому счёту, мы имеем дело с глубоко случайным человеком в революционном движении, которому ореол мученичества выпал волей судьбы. Тем не менее, вопросов меньше не становится. Мы видим, как сто десять лет назад врагами России готовился мятеж на Юге с целью отрезать державу от Черноморского побережья. Мы видим, как в поле зрения смутьянов попал морской офицер — идеалист по взглядам на жизнь и с признаками душевного расстройства. И мы видим, как чья-то незримая рука вначале втолкнула этого человека в водоворот событий, а после — повела к неотвратимой гибели.

Вспоминается диалог о лейтенанте Шмидте из знаменитой киноленты «Доживём до понедельника»:
— В учебнике о нём всего пятнадцать строчек…
— От большинства людей остаётся только тире между двумя датами!
Свои полтора десятка строк в учебнике истории Пётр Шмидт оставил. Но ещё ждут своего часа фолианты научных трудов, посвящённых изучению той силы, которая сделала этого человека своей марионеткой.

Александр ДМИТРИЕВСКИЙ

Присоединяйтесь к МИА Новороссия в Facebook, ВКонтакте,Twitter, Google+,Одноклассники, Feedly и через RSS, чтобы быть в курсе последних новостей.