111 лет назад в июле 1904 года остановилось сердце Антона Павловича Чехова. Поэтому хотелось бы вспомнить духовное завещание писателя — пьесу «Вишнёвый сад». Она не утратила своей актуальности и в наши дни, кроме того, многие детали произведения говорят, что усадьба, где разворачивается действие, находилась у нас — в Донбассе
Бадья, сорвавшаяся в шахтах
Отправной точкой поисков места действия стала фраза Лопахина: «Где-нибудь далеко в шахтах сорвалась бадья. Но где-нибудь очень далеко…» Она подтолкнула к мысли, что действие известной пьесы вполне могло происходить на донецкой или луганской земле. Более детальное прочтение произведения и последующий краеведческий поиск только подтвердили догадку, что усадьба Гаева и Раневской создана автором на основании впечатлений, полученных им от посещения нашего края в 1887 году.
Чехов начал писать «Вишнёвый сад» летом 1902 года в подмосковном имении Любимовка, принадлежавшем матери известного режиссёра Константина Станиславского. Согласно многочисленным воспоминаниям, почти все герои пьесы были списаны автором с её обитателей. Но не само место действия произведения — вот как его описывает Чехов: «Поле. Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка, возле неё колодец, большие камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами, и старая скамья. Видна дорога в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается вишнёвый сад. Вдали ряд телеграфных столбов, и далеко-далеко на горизонте неясно обозначается большой город, который бывает виден только в очень хорошую, ясную погоду».
Обратим внимание: на горизонте виден большой город, до которого, со слов Лопахина, двадцать вёрст, что возможно только в степной местности, причём в районе господствующих высот. Упоминается тополь — дерево по тем временам преимущественно южное. Кроме того, в средней полосе главной культурой товарного садоводства является яблоня, вишню же в основном выращивают южнее Курска и Воронежа.
Но вернёмся к словам Лопахина: в районе имения, где происходит действие пьесы, находились предприятия горнодобывающей промышленности. Если учесть, что дальность распространения звука редко когда превышает десять километров, то можно судить о том, что шахта от усадьбы располагалась на расстоянии не более семи километров.
На рубеже XIX–XX веков шахтная добыча полезных ископаемых была сосредоточена в нескольких районах европейской части России без учёта Финляндии и Польши: это железорудные месторождения Кривого Рога и Липецка, а также Донецкий и Подмосковный угольные бассейны. Неплохой подсказкой являются слова Гаева: «Это наш знаменитый еврейский оркестр. Помнишь, четыре скрипки, флейта и контрабас…» Дело в том, что до 1917 года в России существовала так называемая черта оседлости, за пределами которой евреи имели право постоянно проживать только на основании специального разрешения властей, а практически вся горная промышленность на её территории была сосредоточена в Екатеринославской губернии.
В словах героев прослеживается очень сильная логистическая связь с Харьковом. Так, старый лакей Фирс вспоминает, как «сушёную вишню возами отправляли в Харьков», Лопахин в начале пьесы едет туда по делам, а в финале говорит, что собирается в этом городе прожить всю зиму. Это достаточный аргумент в пользу Донбасса: в случае с Криворожьем естественными центрами притяжения были бы Екатеринослав и Одесса.
Возле имения проходит недавно построенная железная дорога с достаточно активным пассажирским сообщением. Если учесть сильное тяготение к Харькову, то это могла быть линия либо крымского, либо таганрогского направления. Крымское можно сразу исключить: добыча угля в районе Павлограда началась чуть более, чем полвека назад. Следовательно, имение находится в окрестностях Курско-Азовской железной дороги, выходящей через Таганрог на Кавказ. Участок Славянск — Таганрог был построен в 1868–1872 годах, а ответвление от Краматорска на Попасную через Часов Яр и Бахмут — шестью годами позже. Чехов был в этих местах в 1887 году, поэтому исключается, чтобы в пьесе шла речь о современной линии Красный Лиман — Северск — Никитовка, проложенной в 1910–1912 годах. Характерная особенность железнодорожной линии — активное пассажирское сообщение: Гаев рассказывает, как они «съездили в город и позавтракали», а Лопахин, ставший новым хозяином имения, вспоминает, что «торги кончились к четырём часам… мы к поезду опоздали, пришлось ждать до половины десятого».
Что касается расстояния до железной дороги, то оно достаточно точно указано в словах Лопахина: «Господа, имейте в виду, до поезда осталось всего сорок шесть минут! Значит, через двадцать минут на станцию ехать…» Если учесть, что лёгкая конная повозка движется со скоростью около двадцати километров в час, то расстояние вряд ли может превышать шести километров. В пользу этого также говорят эпизод с подвыпившим прохожим (кстати, одетым в пальто — по городскому), спрашивающим дорогу на станцию, так и то, что на вечеринку были приглашены начальник станции и почтовый чиновник. Это значит, что в окрестностях имения находилась почтово-телеграфная контора (откуда Раневской доставляют телеграммы из Парижа), скорее всего в промышленном посёлке, так как предприниматели на связи никогда не экономят.
Обратим внимание на слова Лопахина, предлагающего план спасения выставляемого на торги «дворянского гнезда»: «Ваше имение находится только в двадцати верстах от города, возле прошла железная дорога, и если вишнёвый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода… вы будете брать с дачников самое малое по двадцати пяти рублей в год за десятину, и если теперь же объявите, то я ручаюсь чем угодно, у вас до осени не останется ни одного свободного клочка, всё разберут». То есть по соседству расположен большой город, скорее всего уездный центр, с достаточным количеством зажиточного населения, способного взять в аренду тысячу десятин земли под дачи. Годовая стоимость арендной платы — двадцать пять рублей — по тем временам была хоть и немаленькой, но всё же доступной для человека со средним достатком: квалифицированного рабочего, инженера или служащего. В принципе, Бахмут вполне мог оказаться таким городом: он был буржуазно-купеческим, со значительной прослойкой интеллигенции и дворянства. Не зря лакей Фирс вспоминает, как в усадьбе Гаевых «на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы». Культурной жизни в Бахмуте мог позавидовать иной губернский центр: в городе было театральное общество (в пьесе о театре упоминает Лопахин), сюда приезжали на гастроли многие знаменитости того времени, например, в разные годы здесь выступали Фёдор Шаляпин и Венский симфонический оркестр. На базе соляных месторождений в Бахмуте планировали создать курорт, который мог бы стать конкурентом своему соседу в Славянске, но эти замыслы реализовали в конце ХХ века, да и то отчасти, когда в Соледаре открыли спелеосанаторий.
Нельзя не обратить внимание ещё на один момент в пьесе, когда помещик Симеонов-Пищик делится своей радостью с другими героями: «Событие необычайнейшее. Приехали ко мне англичане и нашли в земле какую-то белую глину… Сдал им участок с глиной на двадцать четыре года…» Окрестности современного Артёмовска богаты месторождениями огнеупорных глин, а во времена посещения Чеховым Бахмутчины их разработка уже велась в Часовом Яре и в районе станции Деконская. Упоминаемые англичане — скорее всего представители металлургического завода в Юзовке, которых интересовало упоминаемое сырьё.
Чехов в «Донской Швейцарии»
Образ усадьбы в «Вишнёвом саде» — собирательный, воплотивший в себя наиболее яркие впечатления от поездки автора в 1887 году по железнодорожной линии Зверево — Дебальцево — Славянск с заездом в Бахмут и Часов Яр. А первой станцией, где Чехов останавливался в Донбассе, была Ивановка-Крестная Донецкой Каменноугольной дороги, ныне она называется Штеровка и находится в Антрацитовском районе ЛНР.
Оттуда его путь лежал в имение Рагозина Балка, принадлежавшее помещику Гавриилу Кравцову, чьего сына Петра десятью годами ранее Чехов готовил к поступлению в юнкерское училище. В одном из своих писем он назовёт этот уголок Донецкого кряжа «Донской Швейцарией». Вот как он описывает быт Кравцовых в письме родным от 30 апреля (здесь и далее все даты приводятся по старому стилю) 1887 года:
«Маленький домишко с соломенной крышей и сараи, сделанные из плоского камня. Три комнаты с глиняными полами, кривыми потолками и с окнами, отворяющимися снизу вверх… Стены увешаны ружьями, пистолетами, шашками и нагайками. Комоды, подоконники — всё завалено патронами, инструментами для починки ружей, жестянками с порохом и мешочками с дробью. Мебель хромая и облупившаяся. Спать мне приходится на чахоточном диване, очень жёстком и необитом. Сортиров, пепельниц и прочих комфортов нет за 10 вёрст в окружности… Утром чай, яйца, ветчина и свиное сало. В полдень суп с гусем — жидкость, очень похожая на те помои, которые остаются после купанья толстых торговок, — жареный гусь с маринованным тёрном или индейка, жареная курица, молочная каша и кислое молоко. Водки и перцу не полагается. В 5 часов варят в лесу кашу из пшена и свиного сала. Вечером чай, ветчина и всё, что уцелело от обеда. Пропуск: после обеда подают кофе, приготовляемый, судя по вкусу и запаху, из сжареного кизяка.
Удовольствия: охота на дудаков, костры, поездки в Ивановку, стрельба в цель, травля собак, приготовление пороховой мякоти для бенгальских огней, разговоры о политике, постройка из камня башен и проч.
Главное занятие — рациональная агрономия, введённая юным хорунжим (сыном Кравцова. — Прим.), выписавшим от Леухина на 5 р. 40 к. книг по сельскому хозяйству. Главная отрасль хозяйства — это сплошное убийство, не перестающее в течение дня ни на минуту. Убивают воробцов, ласточек, шмелей, муравьёв, сорок, ворон, чтобы они не ели пчёл; чтобы пчёлы не портили цвета на плодовых деревьях, бьют пчёл, а чтобы деревья эти не истощали почвы, вырубают деревья. И таким образом получается круговорот, хотя и оригинальный, но основанный на последних данных науки…»
Очень яркая зарисовка жизни «дворянского гнезда», хотя и мало похожая на то, что мы видим в пьесах Чехова. Но и там, и там представлена картина неспособности дворянства найти своё место в условиях складывающихся буржуазных отношений: дворянин привык служить, а не хозяйствовать, он мыслит категориями, не имеющими аналогов в денежном исчислении, поэтому его ценности не могут иметь цены там, где всё покупается и продаётся.
Стоит обратить внимание на строчку из письма, отправленного Чеховым родным пятью днями ранее из Новочеркасска, где упоминается, как «цветут вишни и жердели». Если учесть, что в горах Донецкого кряжа по причине наличия высотной поясности, хотя и слабой выраженной, цветение деревьев наступает несколькими днями позже, чем в долине Дона, то Чехов вполне мог наблюдать цветущие вишни в Рагозиной Балке. Видимо в тот момент в его душу и упало семя, которое спустя шестнадцать лет прорастёт могучим «Вишнёвым садом».
Право писателя на художественное обобщение перенесло усадьбу Гаева и Раневской из Области Войска Донского, которой принадлежала территория современного Антрацитовского района ЛНР, в соседний Бахмутский уезд Екатеринославской губернии куда-то посередине между нынешними Артёмовском, Горловкой и Краматорском. Но, тем не менее, именно Восточное Примиусье, названное Чеховым «Донской Швейцарией», может считаться отправной точкой в биографии бессмертной пьесы. Надо также отметить, что из примиусских впечатлений выросло и другое его произведение — «В родном углу»: безымянная железнодорожная станция там сильно напоминает Ивановку-Крестную, а дорога и усадьба — окрестности Рагозиной Балки, даже нравы их обитателей чем-то схожи.
Имение Кравцовых не сохранилось не только потому, что все постройки в нём были сооружены из недолговечных материалов: генерал Донской Армии Пётр Кравцов погиб в 1919 году под Царицыном в бою с отрядом Будённого. Узнали о нём совершенно случайно в конце 70-х годов ХХ века старшеклассники из города Антрацит: им рассказали о роднике, который на хуторе Садовый возле Боково-Платово называют Чеховской криницей. Начали расспрашивать старожилов, и один из них — Василий Адаменко, сообщил, что его мать, работавшая у Кравцовых, не только помнила приезжавшего в имение Чехова, но даже показывала сыну тот самый родник, у которого любил уединяться великий писатель.
Известие об удивительном открытии в скором времени достигло кабинетов районного и областного начальства, а так как приближалось восьмидесятилетие со дня смерти Чехова, то было решено не только облагородить сам источник, но и увековечить память столь знаменитого гостя. Однако, в «лихие девяностые» чеховский мемориал пришёл в запустение, а памятная доска, рассказывавшая о писателе, была сдана неизвестными вандалами в металлолом.
Вишнёвый сад против скотского хутора
В отличие от «Чайки», в «Вишнёвом саде» автор не повесил на стену ружьё, которое выстрелит в последнем акте. Но вряд ли будет секретом то, что основная трагедия развернётся после того, как опустится занавес: потерявшие всё Раневская и Гаев будут обречены на гибель, и картину этой трагедии зритель с читателем дорисуют в своём сознании.
Вряд ли школьник, изучающий «Вишнёвый сад» в предвыпускном классе, задумывался над тем, как велико поместье, вокруг которого развернулась нешуточная драма. По современным меркам тысяча десятин — это примерно одиннадцать квадратных километров: имение Гаева и Раневской окажется всего в два раза меньше таких тихоокеанских государств, как Науру и Тувалу, почти в шесть раз больше Княжества Монако и в двадцать пять раз крупнее Ватикана!
Для сравнения: средний крестьянский надел в России тех лет редко когда превышал пятнадцать десятин пахотной земли на семью, а рядового казака за службу жаловали участком в два раза большим. При этом крестьянин со своих пятнадцати десятин не только полностью обеспечивал себя, но ещё и «платил господину оброки и подать царю представлял», а излишки продавал на рынке. Казак, хоть и был освобождён от уплаты налогов, но обязан был обеспечивать себя оружием, амуницией провиантом и фуражом полностью за свой счёт не только в мирное время, но и в первый год войны. Помещики со своих имений ни копейки в казну не платили.
Пока были живы родители героев пьесы, вишня попадала на прилавки Москвы и Харькова, сад приносил огромный доход, что позволило Раневской приобрести дачу около Ментоны — одного из центров Французской Ривьеры. Но наследник далеко не всегда оказывается готовым к не только к преумножению крупного состояния, но даже к его сбережению.
Сад состарился в запустении: Гаева не интересует ничего, кроме бильярда, где он проигрывает изрядные суммы денег. Его сестра даёт официанту привокзального трактира рубль на чай (двадцатую часть месячной зарплаты рабочего того времени!), ей почти каждый день в имение приносят телеграммы от любовника из Франции. Надо отметить, что ещё сто лет назад профессия почтальона существовала только в больших городах, в остальных местах адресат сам обязан был являться за полагающейся ему корреспонденцией, и только лишь телеграммы за отдельную, достаточно высокую плату (от одного до пяти рублей в зависимости от расстояния), доставлялись на дом.
Для спасения положения нужно обладать воззрениями новой эпохи, но, само собой разумеющееся для предпринимателя Лопахина становится непреодолимым психологическим барьером для дворян Гаева и Раневской. Реакция хозяев имения, не желающих расставаться с ценностями прошлого, оказалась очень бурной: «Извините, какая чепуха! Вырубить? Милый мой, простите, вы ничего не понимаете. Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишнёвый сад!» И даже перед лицом катастрофы они продолжают питать надежды на помощь богатой родственницы, которые оказываются совершенно иллюзорными.
Как показала история, украинское государство стало живым воплощением Гаева и Раневской: доставшееся ему от СССР наследство бессовестно проедалось, при этом в обществе насаждались совершенно разрушительные идеи бандеровщины и евроатлантические иллюзии. А прагматичные и здравомыслящие люди, заявлявшие о необходимости сближения с Россией становились объектами издевательств и насмешек. Финал украинской драмы в лице «евромайдана» вряд ли мог иметь свой алегорический аналог в «Вишнёвом саде», хотя стук топора и звон разрывающейся струны могут служить своего рода отдалённым набатом: это уже из области мрачной антиутопии Оруэлла «Скотский хутор», когда в ходе победоносного восстания животных против забулдыги мистера Джонса в конце концов взяло верх самое элементарное свинство.
В Новошахтинске на площади перед самым молодым профессиональным театром в российской части Донбасса несколько лет назад был высажен живой памятник чеховскому вишнёвому саду как символ того, что шахтёрский город, переживший катастрофическое постперестроечное лихолетье, вновь возродится. И нам, сражающимся за Новороссию, от украинских «хозяев» досталось заброшенное имение с садом, пришедшим в мерзость запустения. Да, нам придётся капитально отремонтировать и перепланировать старый дом, а также постепенно, гектар за гектаром, заменить усыхающие деревья молодыми. Но мы не должны рубить сплеча топором, как было в финале пьесы, и как это делает Киев сейчас: наша задача в том, чтобы Донбасс снова расцвёл.
Читайте также: Владимир МАЯКОВСКИЙ. Самоубийство революции
Александр ДМИТРИЕВСКИЙ
______________________________________________________________________________________________
Присоединяйтесь к МИА Новороссия в Facebook, ВКонтакте,Twitter, Google+,Одноклассники, Feedly и через RSS, чтобы быть в курсе последних новостей.
______________________________________________________________________________________________
