Два лика русского патриотизма

Ноябрь — отличный повод поговорить о двух рожденных в этом месяце русских людях — Тургеневе и Достоевском. Тем более, что кроме календарных дат, у них немало общего. Одна эпоха, одна родина, одно призвание. И — взаимная неприязнь. Неприязнь, из-за которой и в наше время некоторые патриоты России не пожимают друг другу руки.

Спор без истины

Если бы ссора между Достоевским и Тургеневым носила чисто бытовой характер и объяснялась только капризами литераторов, её причины не были бы так интересны. Но здесь иное.
Два талантливейших русских писателя не сошлись в принципиальном вопросе — в вопросе патриотизма. Их спор был идейным, а потому непримиримым для них и поучительным для нас.
На бытовом уровне конфликт выглядел мелочно и состоял в следующем. В 1867 г. Достоевский встретился с Тургеневым в Баден-Бадене. Писатели пообщались, поспорили и расстались крайне недовольные друг другом. Продолжать общение никто не собирался. Достоевский пишет, что «во все 7 недель я встретился с ним (Тургеневым) один только раз в вокзале. Мы поглядели друг на друга, но ни он, ни я не захотели друг другу поклониться».

Благодаря сохранившемуся письму Достоевского А. Майкову мы можем в общих чертах понять причину ссоры: «…его книга «Дым» меня раздражила. Он сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги состоит в фразе: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве». Он объявил мне, что это его основное убеждение о России». И ещё: «Между прочим, Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая — это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности — свинство и глупость».

Сам же Федор Михайлович придерживался в этом принципиальном для себя вопросе противоположных убеждений. А потому продолжать общение с человеком подобных взглядов считал невозможным. Хотя исключительный тургеневский талант Федор Михайлович и признавал, и ценил.

Понять и простить

Теперь поговорим о второй стороне конфликта. Действительно, в тургеневском романе «Дым» персонаж Потугин изрекает следующее: «Посетил я нынешнею весной Хрустальный дворец возле Лондона; в этом дворце помещается, как вам известно, нечто вроде выставки всего, до чего достигла людская изобретательность — энциклопедия человечества, так сказать надо. Ну-с, расхаживал я, расхаживал мимо всех этих машин и орудий и статуй великих людей; и подумал я в те поры: если бы такой вышел приказ, что вместе с исчезновением какого-либо народа с лица земли немедленно должно было бы исчезнуть из Хрустального дворца все то, что тот народ выдумал, — наша матушка, Русь православная, провалиться бы могла в тартарары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная: все бы преспокойно осталось на своем месте, потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут — эти наши знаменитые продукты — не нами выдуманы. Подобного опыта даже с Сандвичевскими островами произвести невозможно; тамошние жители какие-то лодки да копья изобрели: посетители заметили бы их отсутствие».

Но возмутили Достоевского не эти строки — в его собственных романах иные персонажи и похлеще Россию крыли. Позиция Потугина — это позиция самого автора. Вот что не могли понять и простить ни Федор Михайлович, ни многочисленные поклонники тургеневского творчества. Понять и простить следует нам. Хотя бы для того, чтоб выяснить: как талантливейший сын отечества может проклинать свое отечество?

Тургеневский синдром

Холеный русский барин с аккуратной седой бородой и мягкой располагающей внешностью. Таким мы видим Тургенева на картинах и таким мы его помним.
Дворянин, охотник, литератор, а в сравнении с прочими собратьями по перу еще и баловень фортуны. Прижизненная слава первейшего русского писателя и никаких (так долго и тяжко изматывающих Достоевского) финансовых проблем.

Впрочем, биографические «удобства» пошли Тургеневу только на пользу. «Записки охотника», «Муму», «Ася», «Накануне» и «Отцы и дети» — это не просто талантливые произведения, это без преувеличения гордость всей русской литературы. А быть подлинно великим писателем и при этом не быть патриотом — невозможно. Как разъяснял эту мысль виднейший литературовед В.В. Кожинов: «Писатель, претендующий на подлинную высоту, то есть в конце концов на всемирное значение своих творений, должен или, вернее, не может не осознавать свою страну, свою Родину как абсолютную ценность и как центр, как сердце целого мира. Если же сам писатель или его страна, так сказать, «не созрели» для того, чтобы сознавать себя сердцем мира, перекрестьем его стержневых судеб и устремлений, литература не может подняться до высшего своего уровня».

Получается нестыковка: с одной стороны мощнейший талант, с другой — презрение к собственной родине.

То, что Достоевский не исказил взгляды Тургенева, доказывают многие мемуаристы. Подчеркнем лишь один момент. В одном из писем Иван Сергеевич обмолвился об их общем с Полиной Виардо ребенке: «Моя дочка очень меня радует, у ней прекрасное сердце…она ростом с м-ме Виардо — и очень на меня похожа. По-русски забыла совершенно — и я этому рад. Ей не для чего помнить язык страны, в которую она никогда не возвратится». Вот так русский отец оказывается счастлив оттого, что его дочь забыла его родной язык и что ее будущее никак не связано с его родиной.

Но тот же самый человек позже (за год до смерти) пишет проникновенное: «…Ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»

Как многие творческие личности, Тургенев был фигурой весьма противоречивой. Но рассматриваемое нами противоречие только на первый поверхностный взгляд кажется парадоксом. На деле же перед нами типичная черта многих русских патриотов. Назовем ее синдромом Тургенева.

Люблю Россию я, но странною любовью…

Феномен Тургенева — русский феномен. Только в России слово «патриот» не объединяющее, а разделяющее. Получилось так давно и надолго. Пестроту нашей патриотической палитры наглядно демонстрируют митинги рубежа ХХ–XXI вв., когда искренне любящие свою Родину люди собирались под имперскими знаменами, флагами Российской Федерации и СССР.
Получается, что все мы любим одну страну, а вот видеть ее хотим совсем другой: то ли европейской, то ли коммунистической, то ли патриархально-православной.
При этом недостаток у большинства разношерстных патриотов общий — они любят свою, несуществующую Россию, а нынешнюю, реальную, ценят только как материал, из которого должно что-то получиться.

Недостаток этот страшный и губительный — в погоне за мечтой можно уничтожить реальность. Наши политики с 1991 г. строят европейскую Россию и европейскую Украину. Итог их работы заметен — европейских россий и украин как не было, так и нет, а реальные русские и украинские народы вымирают.

Можно возразить: дескать, наше правительство непатриотично и заботится не о восстановлении страны, а о разворовывании ее богатств. Но приход патриотов прозападного толка ничего не изменит, т. к. дело в самих реформах, а не в успешности их реализации.

Однако именно европейски ориентированный патриотизм может как погубить, так и спасти нашу родину. Это утверждение звучит далеко не бесспорно, поэтому попробуем его пояснить.
И в 1905, и в 1917, и в 1991 гг. радикальные политические перевороты с радикальным европейским курсом едва не погубили Россию. Но этот же курс (при чем не с меньшим радикализмом) спас нашу Родину от поражения в Северной и Великой Отечественной войне. Ведь без реформ Петра Великого и без сталинской индустриализации мы бы не одолели ни шведов, ни немцев. (Без армии европейского образца не было б и победы 1812 года). Конечно, реформы эти проводились не безукоризненно и для их реализации приходилось жертвовать чем-то нашим, родным, корневым. Не вдаваясь в излишние подробности укажу только главные жертвы петровских и сталинских преобразований — Церковь и деревня. Иными словами, перестраивать приходилось основной фундамент русского бытия.

С другой стороны, модернизация с «оглядкой» на Европу была необходимой мерой. И Петр Великий, и Сталин у Запада учились и многое перенимали. Но они не смотрели на него как на идеал и безупречный образец для подражания. В Европе они видели ВРАГА. Великого, могучего, мудрого, благородного, но — врага. И поэтому они спасли свой народ в минуту опасности — просто они были к ней готовы.

Но таким восприятие Запада было не всегда. Переняв у него слишком многое, а еще больше бездумно скопировав, мы логично пришли к выводу, что Европа во всех отношения лучше России. А наша Родина в наших же глазах предстала непонятной нелепой «недоевропой». «Недоевропой», которую не жалко.

Более того, мы сами не понимали своей страны. Русские аристократы и интеллигенты возомнили себя европейцами и, никуда не выезжая, превратились в духовных эмигрантов. Это подчеркивал в свое время и Достоевский: «Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; нет, он уж так и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами, хотя большинство их не выезжало из России». (Здесь не лишним будет вспомнить заграничную музу Тургенева — певицу Полину Виардо. Русскому дворянину импонировала связь с иностранкой, ставшей его пропуском в богемный мир Старого света.)

Выучившись по западным книжкам, мы посмотрели на Россию глазами иностранца. Мнение Европы стало нашим мнением — разве может учитель ошибаться? Мнение Европы стало для нас важнее правды — разве смеет ученик усомниться в своем учителе?

И как прилежные школяры, мы сами стали относится к своей Родине по-европейски: гордо и с презрением. И вот уже почти три века мы мечтаем об одном — изменить Россию по образу и подобию Европы. Изменить любой ценой, во что бы то ни стало. Если для этого нужно расстрелять императорскую семью — почему бы и нет, если ради этого понадобится уничтожить русский народ — невелика потеря. Лишь бы Европа осталась довольна.

Холопы просвещенья

В своих убеждениях Тургенев был не одинок. Его мнение разделяло всё «передовое» «прогрессивное» общество, некоторые представители которого стали прообразами персонажей романа Достоевского «Бесы». К слову, в этом же романе можно найти и карикатуру на самого Тургенева. Слабохарактерный, заносчивый и заискивающий перед нигилистами писатель Кармазинов, по мнению многих литературоведов, списан как раз с Ивана Сергеевича.
Достоевский не раз полемизировал с западниками: «А что же они-то, Тургеневы, Герцены, Утины, Чернышевские, нам представили? Вместо высочайшей красоты Божией, на которую они плюют, все они до того пакостно самолюбивы, до того бесстыдно раздражительны, легкомысленно горды, что просто непонятно: на что они надеются и кто за ними пойдет? <…> А между тем не только всё, что есть в России чуть-чуть самобытного, им ненавистно, так что они его отрицают и тотчас же с наслаждением обращают в карикатуру».

А вот здесь Федор Михайлович, к сожалению, ошибся. Именно за «такими» и пошли, и идут, и будут идти. До тех пор, пока Россия не погибнет окончательно. И прошлые и нынешние западники в своей «легкомысленной гордости» не понимают, что они нужны Европе только как орудие уничтожения. Не будет России — не станет и их. Однако Герцены и прочие Яценюки уверены — чем тверже они заучат европейский урок, тем благосклоннее будет учитель. А в идеале еще и признает их равными себе.

Но Европа и к изменникам России всегда относилась так, как они того заслуживали. Достоевский констатировал: «И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих. Мы виляли перед ними, мы подобострастно исповедовали им наши «европейские» взгляды и убеждения, а они свысока нас не слушали и обыкновенно прибавляли с учтивой усмешкой, как бы желая поскорей отвязаться, что всё у них «не так поняли».
Перекликается с этими строками и малоизвестное (в силу своего содержания) стихотворение Тютчева:

Напрасный труд — нет, их не вразумишь, —
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация — для них фетиш,
Но недоступна им её идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.

Так что нашей «европейской» элите давно бы пора понять — она роет могилу сама себе.

Парадокс Достоевского

Судьбы, которая выпала на долю Достоевского, не пожелаешь и врагу. Каторга за политические убеждения, нищета, смерть жены и маленьких детей… Казалось, вся жизнь вела его к тому, чтобы он стал ненавистником России и борцом с деспотичным царским режимом. Но вышло всё наоборот — вместо желчи, обиды и озлобленности мудрое смирение. И — любовь к Родине. Не слепая, не бездумно-фанатичная любовь. Язвы и пороки своего отечества Достоевский видел отчетливее западников-нигилистов. Почему? Потому что их глаза ослепляла ненависть.
К слову, похожая биография сложилась у Солженицына. И своей известностью он обязан именно ей, а не своему посредственному таланту. Не отсидел бы он в лагерях, не было б у него славы пророка, страдальца и борца с тоталитаризмом.

Стал бы Достоевский без каторги писателем с мировым именем — неизвестно. Но годы в неволе помогли ему увидеть и понять его народ, а поняв — не возненавидеть: «Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе — мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают!»
Понимающему русский народ Достоевскому не стоило труда понять и Тургенева. Только понять — не значит согласиться.

Сам Федор Михайлович не презирал Европу, он ясно осознавал, сколь многим Россия ей обязана: «У нас — русских — две родины: наша Русь и Европа, даже и в том случае, если мы называемся славянофилами». Можно вспомнить и строки из романа «Подросток»: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия. О, более! Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их — мне милей, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого Божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!»

Священные камни Европы

У Достоевского уважение к западной культуре не перешло в ненависть к России. И сейчас, чтобы не споткнуться о «чужие священные камни», мы должны четко осознавать, кто Европа для нас и кто мы для неё.
Нравится нам это или нет, но европейцами мы не стали и не станем никогда. Колонией и сырьевым придатком Запада — это пожалуйста, это у нас получится, точнее, уже получилось. Свободная и независимая Россия нужна только нам и никому, кроме нас. Поэтому Европа может и во многих вопросах должна оставаться нашим учителем, но не другом.
Запад нас либо боится, либо уничтожает. Но страшно не это — собственно, таким врагом можно только гордиться. Страшно то, что Европа уничтожает нас нашими руками, а мы сами же этому и рады. Мы радовались этому в 1905 г., в 1917 г., в 1991 г., в 2014 г. И, судя по всему, мы еще не раз порадуем своих «благодарных» учителей.

Артём ЮРЬЕВ

Присоединяйтесь к МИА Новороссия в Facebook, ВКонтакте,Twitter, Google+,Одноклассники, Feedly и через RSS, чтобы быть в курсе последних новостей.